Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Боря, тебе надо поехать в исправительно-трудовую колонию, — говорю я. — Там тебе помогут изменить твой характер. В этом нет позора, ведь тебя не будут судить, это колония не для осужденных. Там ребята живут, учатся, работают до тех пор, пока не исправятся. Получишь специальность. Потом захочешь — вернешься к родителям, или поступишь на работу в другом городе.
Знакомая скептическая улыбочка чуть кривит губы Бориса. Но в глазах — интерес и внимание. Я с жаром продолжаю убеждать его. И в конце концов он соглашается.
— А чего не поехать? И поеду.
Теперь надо убедить родителей: без их согласия нельзя отправить подростка в колонию. Я представляю, как трудно договориться с ними, особенно с отцом. Но надо постараться.
…Из моих стараний ничего не выходит. Таранин даже не хочет меня слушать.
— Борьку вам отдать? Сына? Дочку сманили, теперь за сына принялись? Всю семью мою хотите порушить?
Я говорю о характере Бориса, о том, что Борис уедет ненадолго, что он вернется в семью. Таранин не слушает. Зоя Киреевна не вмешивается в наш разговор.
Тогда я иду к полковнику Ильичеву.
— Товарищ полковник, помните Бориса Таранина?
— Помню. С Рагозиным дружит. И Эдик Нилов с ними.
— Эдик от них теперь отстал. Да и у Николая с Борисом дружба непрочная. Они еще считаются друзьями, даже пошли с Зубаревым на преступление, но все-таки настоящей дружбы у них нет. Рагозин изменился, он не пойдет с ворами. А Таранин может пойти.
— Почему?
— Семья. По-разному семья влияет. У Коли мать замкнута, груба, раздражительна, обижена на судьбу. Но она — честный человек. Ей надо помочь, и я стараюсь ей помочь. А Таранины… Мать не имеет ни авторитета в семье, ни воли. А отец… Это — паразит, кулак по натуре. В нем все ненавистью пропитано. Нет, не ко мне. Ко всему, что его окружает. Ему негде развернуться, вот он и сжимается в комок, сидит в своей конуре, тянет водку. Это неправильно, что такими людьми никто не занимается.
— Что же ты предлагаешь?
— Я предлагаю отправить Бориса в колонию. Его надо изолировать от семьи. Здесь он не выйдет на правильный путь, отец не дает.
— Ты ведь знаешь, Вера Андреевна, что без согласия родителей мы не имеем права отправить подростка в колонию.
— Отец не соглашается.
— Тогда ничего не выйдет.
— Василий Петрович, это неправильный закон. Нужен другой закон.
— Да? Какой же? — с любопытством спрашивает полковник.
— Лишать таких родителей, как Таранин, права отцовства.
— Вообще-то есть такой закон. Но нужны очень веские мотивы.
— Он редко применяется. И потом — родители остаются безнаказанными. Государство берет ребенка на воспитание, а папаша или мамаша рады: избавились. И живут себе в свое удовольствие. С какой стати избавлять их от материальных забот? Пусть платят алименты государству. И вообще, нужны какие-то новые законы об усилении ответственности за воспитание детей. Сломал человек в сквере деревце — платит штраф. А вот Таранины искалечили жизнь дочери и сыну — ничего, как будто так и надо. Разве это справедливо?
— Тут ты, пожалуй, права. Знаешь что, Вера Андреевна, ты напиши-ка в газету.
— О Тараниных?
— Нет, зачем. Вообще, об ответственности родителей за воспитание детей. Я думаю, фактов у тебя хватит. Ну и Тараниных туда.
— Не умею я писать.
— А у них там есть умелые, они подправят, что не так. Ты факты давай и мысли.
— Попробую.
— Обязательно попробуй. А с Тараниным я сам поговорю, может быть, удастся убедить.
16
Разговор полковника с Тараниным не имел успеха. И моя статья в газету тоже. Я писала ее целую неделю, но, наверное, все-таки не сумела внятно выразить то, что меня волновало.
«Уважаемая товарищ Орлова, тема отцов и детей не раз поднималась на страницах газеты; в Вашей статье мы не нашли ничего нового…»
Ничего нового. Ну да, наверное, я сочинила плохо. И в самом деле, газета писала о семейных неурядицах. Чаще всего — фельетоны. Остроумно и хлестко высмеивались бестолковые отцы и тунеядцы-дети. Но ведь этого мало. Ведь это не смешно. Это трагично. И для отца, который, желая сыну добра, сам погубил его, и для парня-тунеядца, лишенного радости труда, чуждого обществу, заблудившегося в жизни. Нужно писать еще и еще, кричать, бить тревогу… Именно после моей неудачной попытки выступить в газете я впервые подумала о книге. О той самой книге, которую сейчас пишу.
Бориса отправить в колонию не удалось. Он продолжал прежнюю жизнь. А Николай твердо решил поступить на работу. Я просила его попытаться повлиять на Бориса. Но дружба их окончательно рассохлась. Бориса раздражала перемена, совершившаяся с Рагозиным, он бессознательно проникся моралью отца и открыто враждовал с Николаем.
— Книжечки читаешь? — ехидно спрашивал он Рагозина, когда тот возвращался из библиотеки. — Что там, про тебя пишут? Был хулиганом, стал… Кем ты стал, а? Петьку не ты предал? Ребята на тебя думают.
— Ты это брось, — угрюмо отзывался Николай. — Никого я не предавал, я и не знал про его дела.
— Ребята говорят, — повторял Борис, хотя ребята ничего не говорили, он сам придумал это, чтобы уязвить Рагозина. — Еще милиционером станешь.
— Может быть.
— Сволочь ты, Колька.
— От сволочи слышу.
— Ну и иди…
— Борис, постой!
— Чего еще?
— Слушай, Вера Андреевна просила тебя зайти. У нее есть какие-то путевки в ремесленное училище, поедешь, поучишься, поступишь на завод.
— На кой мне твое ремесленное? Обойдусь без него И подходы твои мне не нужны, милиционерский прихвостень.
— Борька, ну брось, я тебе серьезно говорю.
Борис снова выругался, и на том они расстались.
Все-таки Борис зашел ко мне. Он, казалось, с интересом выслушал мой совет поехать в ремесленное училище, спросил, какие там специальности. Снова что-то светлое проглянуло в нем. Ремесленное училище было в областном центре, и потому мне особенно хотелось добиться согласия Бориса. Уедет и избавится от дурного влияния отца, расстанется с компанией бездельника Шило…
— Там будут кормить, одевать — все? — спросил Борис.
— Да, полное государственное обеспечение.
— Дисциплинка, наверное, — по одной доске ходи, на другую не гляди?
— Когда-нибудь тебе все равно придется привыкать к дисциплине, Боря. Без этого не проживешь.
— А, может, проживу?
— Нет, не выйдет. И не такой уж это страшный зверь — дисциплина.
— Токари подходяще зарабатывают, я слыхал. На токаря, пожалуй, можно.
— У них много специальностей. Поезжай, там выберешь.
— Подумаю. С отцом надо поговорить.
— Поговори. Но помни: тебе жить — не отцу. Ты спроси его, но думай сам.
Не знаю, какой разговор состоялся у Бориса с отцом, но на другой день
