Юность - Николай Иванович Кочин
— Гнилая интеллигенция, — обозвал его Бокарев и засмеялся. — Конечно, я тебя понимаю. Из терпения вышла окопная му́ка солдата. Но хладнокровие — первое условие в работе.
— Во сне снится, что летит аэроплан или снаряд — вскакиваешь и кричишь…
— Вот погоди, из сел мы сделаем коммуны. И ты тогда успокоишься. Да. А нервничать, братец, нам сейчас некогда.
В зал доносилась речь Мити с площади:
— Я с раскрытой душой обращаюсь к вам в этом темном уголке деревни. Я — солдат, проживший три года в окопах, трижды раненный, без ног и без руки и только сейчас уволенный в бессрочный отпуск для поправления здоровья… Приехавши домой, я сразу увидел, что о поправлении здоровья не приходится и мечтать, а надо искоренять прежде всего многоголовую гидру контрреволюции…
— Понимает установочку, — сказал Бокарев присутствующим. — Умеет достигать соглашения со середняком, опираясь на бедноту, объявляя войну кулачеству. Умеет, Костыль…
— А они — пузаны, не слыхавшие сроду снарядов, забыли страдающее человечество, — продолжал Митя с неиссякаемым воодушевлением, — поэтому я вас уверяю: уходите по домам. Не верьте слухам, что середняка большевики будут обижать. Мы уничтожаем царизм, уничтожим и богачество. Но середняк — наш друг, бедняк — опора. И все на борьбу с деревенскими буржуями…
Он качнулся на костылях и ринулся на передних. Кольцо баб податливо разорвалось. Даже враги и те застыли в суеверном страхе. Поп Исидор съежился и спрятался за икону. А Митя ходил по толпе, как пророк, толкал всех, и везде расступались перед ним. А он бродил вольно, расчищая пространство костылем, и обличал земляков, обличал без устали.
— Вы их, товарищи, — богатеев, — не пугайтесь. Их значение отошло в проклятое прошлое. Не пугайтесь, дорогие товарищи… Кто вас избавит, кроме нас? Кому вы верите? Я — искалеченный солдат за время войны, не имеющий полной физической силы, но я стойко борюсь за беднеющий класс и среднее крестьянство. А вы пасуете? Тянете к учредилке, к соглашателям и прихвостням империалистической буржуазии.
Тут крикнули из толпы:
— Вы мир обещали и хлеб, а не дали ни того, ни другого. Вы жидам Россию отдали!..
— Кто это так решился, в веру, в закон, в печенки, в гроб!.. — вскрикнул Митя. И, раздвигая костылями народ, заковылял в ту сторону. — Кто разжигает вражду народов?! — Он начал искать в толпе провокатора. Кто-то подставил ему ногу, и Митя споткнулся. Он споткнулся и упал, роняя костыли. И его больше не видели, Митю…
С обрезами, с дробовиками вломились главари-душегубы в комнату заседающего пленума. Всех, кроме Бокарева, тут же убили за столом. Бокарева не тронули. Ему сказали:
— Тебе не будет легкой смерти… Собирайся, прощайся с семейством.
Семья жила тут же за коридором. Дети спали. Жена, окаменевшая от ужаса, стояла безмолвно за занавеской, загораживая детей. Бокарев обнял ее и сказал:
— Я сейчас вернусь.
Она продолжала стоять, окаменелая и безмолвная. Потом она принялась молиться.
— Молись и ты, — приказал Мякушко, прибывший с пьяной свадьбы. — Я убедился, душа существует.
— Я — атеист, гнида! — ответил Бокарев.
…Первого председателя нашего волсовета закопали живым в яму на середине села.
Так погиб весь состав первого волисполкома, за исключением, разумеется, Мякушко.
Ему доверил пост военкома сам Бокарев. Мякушко вышел в офицеры из вольноопределяющихся. Он был сын местного волостного писаря и всю жизнь лелеял мечту стать царским офицером и косить золотые погоны. Это был единственный кандидат на пост волвоенкома, как специалист в военном деле.
Сейчас, весной, после Бреста, оккупации Украины, Сибири и Поволжья, когда обозначился «крайне острый критический период» нашей жизни и неустойчивые стали выходить из партии, когда начались везде кулацкие мятежи, волвоенком Мякушко считал уже советскую власть погибшей (в душе он все время мечтал об этом).
Здесь же на крыльце волисполкома он поглумился над партбилетом, надел хранимые им царские погоны и георгиевский крест в петлицу.
Мякушко исправно палачествовал. Он добил всех, кого толпа только изуродовала. Он бродил по улицам, обнявшись с дебелой поповной, покачиваясь от хмеля, и уверял всех, что бессмертие души наукой досконально доказано. К вечеру восставшие порвали телеграф, убили часового при оружейном цейхгаузе и растащили винтовки по домам. Сельских активистов вытаскивали из изб и убивали на завалинках. Трупы их валялись потом посреди улиц как попало. Многие из активистов отсиживались в погребах, в подпольях и в овинах.
Ликующий причт ходил с молебнами и торжественно поздравлял всех:
— Христос воскрес!
И византийский церковный мотив поднимался над улицей: «Отверзи уста мои и наполнися духом». Беднота покидала хаты, разбегалась по лесам. Бежал и старый Вавила, сторож волсовета.
— Зачем ты бежишь? — спросили его.
— Страшно, вот и бегу…
Обездоленные женщины и дети бродили по оврагам, разыскивали своих родных среди истерзанных трупов, сваленных в кучи.
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПОХОДА
Кто тонет, так тому нож подай, он и за него ухватится.
Пословица
Благочинный с лестницы волсовета объявил советскую власть низложенной и назначил старшиной мельника Хренова. Первое распоряжение старшины гласило:
«Всем семьям коммунистов, красногвардейцев и советских служащих не давать ни земли, ни лугов».
На другой же день был объявлен волостной сход. Из окружающих деревень потянулись мужики в Дымилово, чтобы узнать о необычайных событиях. Вся площадь у волсовета была запружена народом, все гудело; от говора, выкриков, угроз некуда было деваться. Вскоре появился благочинный с огромным серебряным крестом на груди, он поднялся на табурет и стал говорить. Не всем было слышно, что там он говорил, но люди его слова передавали друг другу. Ясно было одно: он призывал «лечь костьми» в борьбе с вероотступниками и «насильниками», «которые хотят выше божьей воли быть», которые сеют раздор между сельчанами, «хотя все единого отца детки, все адамовы потомки». Во имя бога, во имя веры, во имя святых ангелов он призывал всей волостью двинуться на поддержку «дубовскому фронту».
О «дубовском фронте» я впервые услышал на этом собрании. Подробно о нем говорил Черняков, который его возглавлял. Он изобразил дубовских мятежников соседней с нами волости, как благородных смельчаков, справедливо поднявших руку на «самозванцев», которые хотят «закабалить мужика и продать Россию немцам».
И еще что-то. Всего не помню. На самом деле, как выяснилось потом, дело в Дубовке складывалось проще. Из города ехали на автомобиле какие-то власти. Дубовские кулаки устроили автомобилю засаду, и он поломался. Демагогия одержала победу над растерянным крестьянством, которое было встревожено и поднято пущенным
