Юность - Николай Иванович Кочин
— В таком случае дайте залп холостыми из пулемета, — сказал он красногвардейцам. — Все мигом разбегутся, уверяю вас…
Красногвардейцы тут же вернулись и заявили:
— Представьте себе: стоят впереди всех бабы и дети. Груди выпятили: «Стреляйте, а все равно не разойдемся, пока комиссар по продовольствию не выйдет к нам». А все руководители мятежа стоят сзади.
Бокарев приказал выйти комиссару по продовольствию.
— Установки ясны?
— Не совсем.
— Сейчас у нас беспощадная борьба с хаосом и дезорганизацией. Надо успокоить буянов хотя бы обещаниями.
— Теперь ясно.
Комиссар только что вышел, как поднялся ужасающий гвалт. Кричат, что все подыхают, что хлеб из волости тайно вывозят на сторону, что «терпенья больше не хватает». Так кричали и в самом деле голодающие, их натравливали сытые сзади. Ничего больше нельзя было расслышать или толком понять. Комиссар сошел с лестницы и приблизился к первому ряду. Первый ряд отхлынул в испуге. Кто-то крикнул:
— Он с бонбой.
Продкомиссар вывернул карманы и поднял руки: оружия, мол, нету. Сзади набросили на него петлю и поволокли внутрь круга. Что там было — никто не знает.
Сторож Вавила пришел белее снега и сообщил пленуму, что красногвардейцев разоружили, что они ходят в толпе раздетые.
— Где военком Мякушко? — спросил Бокарев.
— Мякушко женился на поповне и теперь справляет свадьбу, — ответил сторож.
— Разложенец. Снять его с работы, — приказал Бокарев. — Я сейчас сам выйду.
Он сорвался с места и двинулся к двери, но жалобщики и просители — вдовы, сироты, инвалиды, батраки, из боязни, что он уйдет и не закончит приема, загородили ему выход. Ругались, жаловались, всхлипывали и рыдали. Бокарев оглядел весь этот растерзанный люд и, забыв про опасность, вернулся к столу.
— Придется тебе, Митя, успокаивать народ, — сказал он. Митя Костыль был, как известно, малограмотен, но он, не умея даже расписываться, умел долго и пламенно говорить. Он заведовал у нас отделом народного образования. И он заявил себя отличным организатором. Он уже успел спустить на село инструкцию для всей интеллигенции, чтобы немедленно обеспечили население культурно-просветительными мероприятиями. Уже готовились спектакли, уже перевозились помещичьи библиотеки на деревню. Уже собирались старые буквари для ликбезов. Митя был прирожденным трибуном. Еще в окопах он выступал перед массой и увлекал ее. Он был тогда членом Совета солдатских депутатов. Не прочитав за всю жизнь ни одной книжки, он носил в душе безотчетную страсть к просвещению, страсть человека, выстрадавшего это убеждение путем горького опыта бесправной своей жизни. А опыт был у него вместительный, хватило бы на десять жизней. Бокарев на него надеялся и считал, что Митя обладает магической силой слова.
— Поди и докажи, — сказал Бокарев, — что они на поводу у врага, который несет ахинею, дескать, большевики штыками угрожают крестьянству. Докажи, что девяносто процентов солдат из крестьян, штыки эти в руках у самого крестьянства, и в этом наше счастье. Только ты и сможешь доказать это.
Через минуту воцарилась тишина на площади.
— Когда получили такую радостную весть в холодных и сырых окопах — пал кровопийца Николашка, — возглашал Митя, — то все мы, солдаты, невыразимо хлопали и целый день только и делали, что обнимались, что я не знаю, как и описать. Но нашлись и тут неожиданные люди, что горько печалились по бывшему венценосцу кровопийце Романову. Кто такие эти плакальщики? Это был не кто иной, как наш ротный командир-золотопогонник, который стоял среди нас и долго-долго плакал о старой царской власти и нахально сказал, что, может быть, придется еще нам, братцы, не только плакать, но и бороться за эту свергнутую власть всурьез и даже надолго… И не стерпя, мы стерли его с лица земли. Вот такие люди, дорогие мои земляки, не должны теперь уйти от правосудия. И они есть среди вас тоже, есть, я знаю, это волки в овечьей шкуре. Доглядайте до них, разбирайтесь в них, и вы ужаснетесь их кровавым помыслам…
— Митька их всех разнутрит, — сказал Бокарев и продолжал работать. За окнами стояла торжественная тишина. Даже колья, вилы и лопаты мужики сняли с плеч и попрятали. Одни хоругви горели на солнце.
— Считайте меня, как хотите, но я скажу, что в наши деревни большевистский дух еще не проник, — сказал Бокарев. — Они даже не различают партий. А страна находится в критическом положении. Страна некультурна. И вот предстоит нам взвалить на плечи свои эту невероятную тяжесть.
— …И вот опять я, товарищ председатель, у разбитого корыта, — продолжал проситель, инвалид из соседней деревни. — Здоровья нет, работать не могу. Причитающееся вспомоществование не выдают. Неужели в награду за это, за беспокойную мою службу мне вечная голодуха? Неужели не можем мы поскорее потолкать тех, кто мешает ходу наших действий, кто глядит в сторону Кольки Романова? Рубахи и той нет, стыд прикрыть печем.
Инвалид отвернул полу затасканной шинели и показал серое свое тело. Рубахи и штанов в самом деле не было. Бокарев взял на заметку этот случай и опять прислушался. Он был влюблен в Митю. Он был убежден, что с Митиной головой быть тому вскоре губернским комиссаром.
А Митя исступленно возглашал:
— Вот она стоит вдова, стоит и горько плакает, терпенью конца нету, измучена холодом, истерзана голодом и вдобавок лишилась мужа. И вот ей надо дать хлеб, и вот председатель Бокарев сидит и ломает голову: кому дать хлеб, взятый у пауков нашей волости, которые не пропитаны сочувствием к беднеющему классу, а наоборот, точат его и точат. Вы — темная масса, и я полон желания внушить вам понимание нашей программы, вам — отстающему и забитому крестьянству.
Митю со всех сторон окружили бабы и девки и никого из мужиков не подпускали к нему. Бабы-солдатки плакали, утирая подолом слезы.
— И вот я — испытавший в окопах то, чего грешник и в аду не испытывает… и из меня земля взяла все соки и силы человеческие… А вы говорите: большевики — это хищники, подкуплены немецкой сворой. Вы подавали голоса в учредилку за кадетов, за попов, за социалистов, но эта тропка против нас. И вот вы за нашу правду возьмите меня и убейте. Ну, убивайте, — он укрепил костыли и поднял кисть единственной руки. — Мое дело сказать, что по правде и по науке мы, большевики, должны восторжествовать… И я говорю вам это исключительно для наставления вас на правильный путь.
Бабы были покорены. Бокарев был спокоен.
Инвалид не унимался.
— Как ужасно, товарищ Бокарев, жить среди такого народа нам, фронтовикам, — продолжал инвалид. — Как ужасно слушать клевету, напускаемую на нас, страдальцев окопных. С разбитой душой приходится жить, когда вся эта грязь бросается
