Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
— Таким образом, товарищи, учитывая, что нам товарищ Потапов слишком хорошо известен в качестве работника ценного, давайте совершенно честно скажем, что мы на ошибках не только учимся, но и растем.
— Так вы считаете все-таки, что причина неполадок в некондиционности трубы? — спросил Сомов.
ПЗ развел руками: ну а что же, мол, еще. Все остальное соответствует документации.
— А я уверен, что труба функционирует отлично! — сказал Потапов. — И мы с вами это, кстати, видели вместе.
— Совершенно с вами согласен, Александр Александрович! — чуть ли не весело воскликнул Генеральный института трубачей, некий Панов Николай Николаевич. Своего зама, того симпатичного парня, что уламывал Потапова в заводской гостинице, Панов из осторожности не взял. И теперь он как бы защищал Потапова, на самом же деле — своего зама, а уж действительно на самом деле — себя: ведь с его, в конце концов, ведома на свет появилась такая труба!
Насколько же все-таки бывают разные люди. Панов Генеральный и Луговой Генеральный. Но если Сережа Николаич всю жизнь старается говорить дело или уж, если ошибается, что с ним, кстати, бывает, отстаивать свою совершенно определенную точку зрения, то Панов этот занимался всяческими улещиваниями, остротками, которые могли бы в принципе пригодиться для любой речи. Запиши их только, запомни и валяй.
— Это есть у нас, у мужчин, — говорил, улыбаясь, Панов. — Даже когда мы влюблены, мы косимся на других женщин.
Так он начал о Потапове, который действительно любит рискнуть, залезть в «не свои дебри».
— Это мы с вами: «Заседаем — значит, существуем». А он человек молодой, человек действия!
И что вы думаете, ведь его слушали, шельмеца! Улыбались, подавали незлые реплики… Хотя речь его была ничуть не глубже, чем у ПЗ.
Но и на старуху бывает проруха. Слишком увлекся товарищ Панов. Сомов постучал карандашом по стакану.
— Николай Николаевич, поконкретнее…
— Я сейчас специально округляю, — сказал Панов, — чтобы как раз именно прояснить не детали, которые в конце концов… — он сделал неопределенный жест рукой, — а общую картину. Мой учитель, покойный профессор Померанцев…
Потапов (и это было, наверное, тактически довольно глупо) здесь рассмеялся. Панов повернул к нему чуть удивленное и чуть недовольное лицо.
— Померанцев, да еще покойный, — сказал Потапов. — Вы все-таки как, Николай Николаевич, оцениваете ситуацию-то?
— Ну что ж, — Панов остановился, посмотрел на Потапова. Он был, в сущности, не такой уж добряк, умел защитить свой институт и не любил, когда ему становились поперек дороги. — Ну что ж, — теперь он уже обратился к Сомову. — Александр Александрович очень энергичный и молодой человек. Даже в некотором отношении слишком молодой… Впрочем, в надежности трубы я совершенно уверен. И здесь полностью разделяю точку зрения товарища Потапова. Но, с другой стороны, идеи у Потапова часто расползаются, как щенки из корзинки. И, видимо, в других узлах и блоках все же были допущены просчеты.
Это было не сказать чтобы очень веселенькое начало. ПЗ своей невнятностью как бы задал тон выступлениям. А Панов еще подпустил едкого дыму сомнений и осторожности. Так вслед за ними и другие пошли: талантливый, но молодой; в нашем деле семь раз отмерь, подумай и еще семь раз отмерь; эксперимент необходим, но не когда дело касается готового изделия… ну и так далее. В сущности, мало конкретного. Потому что пока оценивался не столько факт приостановки испытаний, сколько действия на испытаниях Потапова. А с ним ссориться никто особенно не хотел. Парень энергичный, умный. Если ты по делу, всегда поможет. Это первое, а второе: парень молодой, а уже на таком посту — мало ли куда он вырастет!
Среди этого болота неопределенности они наконец набрели всей компанией на островок перерыва. Потапов закурил, встав в угол. Почувствовал, что все же успел напсиховаться… Сигарета казалась слишком горькой. Усталые легкие уже не воспринимали дыма. Невольно он подумал, какая же, в сущности, нелепость: отдыхать от накуренного помещения с сигаретой в зубах.
Потапов оглядел холльчик, где они толпились, члены этого совещания. Еще несколько человек автоматически закурили… Значит, не один я такой умник. У окна Стаханов разговаривал с Сомовым, угощая его конфетками из железной круглой коробки. Они напряженно улыбались и хмурили лбы. Они и на отдыхе разговаривали о делах…
Кончился перерыв. И все — народ деловой, дисциплинированный! — как бы единым вдохом вошли в относительно проветрившееся помещение сомовского кабинета. А почему бы, спрашивается, кондишн не поставить? Нет! Все на форточки надеемся, ретроградство проклятое!.. Подумав так, Потапов невольно покачал головой: понял, что он уже успокоился, уже представил себе, как во главе комиссии выезжает в Озерное, разбирается там и с Лоховым, сукиным сыном, разбирается и с товарищем Ильиным, чтоб не брал таких замов!
Не рановато ли?.. Но с другой стороны — а куда ж ему деваться, почтенному собранию? Самим, что ли, ехать, копать потаповские грехи? А вдруг да напортачишь? Ведь этих дел лучше Потапова ни одна собака не знает!
Еще выступили трое-четверо — директора институтов, но далеко не таких великих, как их контора. Словом, тоже люди без права решающего голоса… Накуренность опять обретала свою нормативную синеву. Пора вроде бы начинать подбой бабок… Чего же это Олег помалкивает? Чует, вот и помалкивает! Собрание верит Потапову. Потому что он ученый, потому что он показал себя ученым на многих испытаниях, и на многих советах, и во многих статьях. И ты это все понимаешь, Олежек. И потому помалкиваешь.
— Есть еще желающие высказаться? — спросил Сомов тем обычным тоном председательствующего, когда следующая фраза неминуемо: «Ну что ж, тогда позвольте мне…»
— Позвольте мне!
Но это был не Сомова голос. Это был голос Астапова Олега Петровича… И вот он уже поднялся, нахмурил брови и огладил бороду, как бы собирая свои мудрые мысли, как бы с порога отметая обвинение в том, что он, наподобие Потапова, слишком молод.
— Товарищи! — Он сделал паузу, во время которой товарищи, уже благодушно настроенные на конец совещания, опять подобрались. И лица их одно за другим повернулись к Олегу. — Товарищи! Бывает на свете очевидное — невероятное. Но сейчас речь идет о невероятно очевидном! И в этой связи меня удивляют позиции некоторых из вас… — Дальше, неторопливо листая небольшой блокнот, он почти слово в
