Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
На банкете Алексей Борисович знал, что выглядит лучше всех, одет не хуже коммерческого директора важного промышленного комплекса. Вокруг все суетились, хотели показать, что тоже не лыком шиты, но до Алексея Борисовича им было далеко. А он не торопился, изучал обстановку, ждал, когда все обратят на него внимание, оценят его незаурядную внешность. А когда это произошло, он вальяжным шагом направился поприветствовать гостью. Разомкнул кольцо, окружающее ее, вышел в первый ряд, взял ее руку и впился таким красивым и непринужденным поцелуем, что кое у кого дух захватило.
А через месяц эта самая москвичка вернула по почте большую проблемную статью Алексея Борисовича с короткой ободряющей запиской. Ему-то ободряющие записки… Скомкав бумажку, он с удивлением подумал: и этой бабе он целовал руку! Здесь, в сердце, можно сказать, России их встречаешь как родных. А они…
Свернув газету трубочкой, Алексей Борисович прохаживался по залу, часто вскидывая руку и глядя на часы.
Отчего все-таки тревожно на душе? Может, смерть Бориса? Да, конечно, и это тоже. Ушел из жизни достойный человек. Но спокойствие стало пропадать еще до Бориной смерти. Что-то должно случиться — и все тут.
Алексей Борисович остановился у стеклянной стены: отсюда хорошо просматривалось взлетное поле. Там не спеша прокатывались машины спецслужб, в отдалении сбоку стояло несколько самолетов, они были красивы, на них можно было смотреть до бесконечности. Алексей Борисович глянул на них вполглаза, он «проигрывал» в памяти сегодняшний день в надежде отыскать хоть какую-нибудь мелочь, дававшую повод для плохого настроения. Но день складывался как всегда. Он складывался даже лучше, разнообразнее, чем другие дни. Тут ему показалось: что-то упущено, забыто. Но что именно, вспомнить не мог.
Объявили о посадке самолета из Москвы, и Алексей Борисович отправился к машине.
Он полез было в кабину, но, несмотря на открытые дверцы, на густую от дерева тень, там стояла такая духота, что он с неожиданной для самого себя резвостью выскочил наружу.
Потянулись прибывшие. Первая волна, самая дееспособная, накатила на стоянку такси.
Алексей Борисович отошел в сторонку и, взглядом выхватывая из потока наиболее представительных товарищей, старался первым, определить «своего». Однако «свой» появился неожиданно, встал перед Алексеем Борисовичем и спросил насмешливо:
— Это вы объявляли?
Алексей Борисович смутился, и было от чего. Во-первых, он стоял не около машины, а чуть в стороне, и на лбу у него не написано, что встречающий именно он. Во-вторых, никогда-никогда Алексей Борисович не поверил бы, что этот юноша — о т т у д а. Какой-то хиленький, ну никак не более тридцати лет, с редкими, словно выщипанными усиками. На худощавом лице вытянутый острый нос, как у Гоголя, а может, и побольше. На голове курортная фуражка, длинный пластмассовый козырек лежит почти на носу. Голова вскинута, хоть роста он одинакового с Алексеем Борисовичем, но это, наверное, чтобы лучше видеть из-под козырька. Сильнее же всего Алексея Борисовича смутил потертый джинсовый костюм: швы на куртке стали совсем белыми. И переодеться гостю было не во что: руки пустые, впрочем, не совсем — такая же газета трубочкой, как и у Алексея Борисовича, да на плече репортерский магнитофон. Можно подумать, что он не из другого города приехал, а прокатил остановочку на автобусе. Как же он будет ходить, если потребуется, по высоким инстанциям? По тем местам ходят в костюмах и при галстуке. Пусть камень плавится от жары, но обязательно темный костюм и строгий галстук. Традиция, не нами заведено.
— Так это вы объявляли? — переспросил молодой человек.
— Да, да, — ответил наконец Алексей Борисович, и лицо его приняло привычное внимательно-доброжелательное выражение, а рука сама протянулась для знакомства. — Алексей Борисович.
— Чемодуров Иван, Иван Митрофанович.
Все не соответствовало в нем, даже имя, сам — прутик, да еще с какими-то выщипанными усиками, а поди ж ты — Иван Митрофанович. Как в насмешку.
— Карета подана, — радушно сказал Алексей Борисович и повел рукой в сторону темно-вишневой «Лады». Шофер, не дожидаясь команды, запустил мотор. Неторопливо, враскачку Иван Митрофанович прошел к машине и без приглашения уселся рядом с шофером. Алексей Борисович был на против, но бесцеремонность гостя покоробила.
Опять стала наваливаться какая-то тоска, и Алексей Борисович взял себя в руки.
— На студию? — спросил он.
Гость, полуразвернувшись, чтобы видеть собеседника, ответил:
— А чего там делать? В гостиницу.
Машина покатила.
— Весь этот год в командировках, сил уже нет. К вам — последняя. Все! Пусть хоть лопнут! Больше никуда!
— Простите, а вы где там?
— Редакция народного творчества.
— Коллеги, — удивился Алексей Борисович. — Я тоже в свое время начинал как специалист по народному творчеству. Прекрасные были времена.
Иван Митрофанович, развернувшись сильнее, аж сиденье скрипнуло, взглянул на Алексея Борисовича. Тот сидел, опустив веки, погрузившись в приятные воспоминания. Какое действительно хорошее было время — изо всех сил боролся за народную культуру. Ее, бедную, растаскивали по молекулам, дискредитировали доморощенные вокально-инструментальные ансамбли и весь этот суррогат, идущий с Запада.
— А к нам зачем? — прервав воспоминания, обратился к гостю Алексей Борисович.
— Старушенций послушать. Старухи хор создали, деревню не помню, в блокноте записано. Свои песни поют, как в юности. А самой молодой, между прочим, не то шестьдесят пять, не то семьдесят пять.
— Знаю, знаю, — подхватил Алексей Борисович. — Точно, знаю!
А сам подумал: хотел же посетить бабушек, командировку выписывал, термос литровый купил, чтобы чай заваривать, а так и не собрался. И вот — кусочек уплывает…
— В принципе, я мог бы вам составить компанию, — сказал Алексей Борисович спокойным, скрывающим истинные чувства тоном.
— Посмотрим, — ответил на это Иван Митрофанович. — Тут масса сложностей. Будем друг другу советами мешать.
Алексей Борисович было обиделся, но, здраво поразмыслив, решил, что вряд ли он сможет в ближайшее время вырваться в район. А москвичи-то все одинаковы: только и смотрят, где бы что урвать.
Не доезжая до гостиницы, остановились, вышли посмотреть набережную.
— Удивительное в этом году было полноводье, — сказал Алексей Борисович. — Река до сих пор никак не может войти в берега.
Он как старожил и большой знаток этих мест начал давать дотошные, прямо-таки агитирующие за здешний край пояснения. Можно было подумать, что рядом с ним как минимум турист из братской социалистической страны.
— Бордюрный кустарник частично вымерз: там, там и вон там, — указывал Алексей Борисович на коричневые пятна в зеленой квадратной изгороди.
— Что же теперь будет? — встревожился Иван Митрофанович.
— Как что будет?! — воскликнул Алексей Борисович. — Вырежут, естественно, а другие посадят. Но возни…
— Очень жаль. Сколько положено человеческого,
