Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Да, это, несомненно, они. Белокурый Эдик в застегнутом на одну пуговицу пальто и с непокрытой головой. Ссутулившийся Борис Таранин в надвинутой на глаза кепке. И третий, в черном бушлате…
Моряк стоял ко мне спиной. На нем тесноватые брюки, по обтрепанному их виду нетрудно догадаться, что узки и коротки они отнюдь не потому, что их владелец следует последнему крику моды. Зато матросский бушлат с успехом мог бы служить и в свое время служил, наверное, человеку куда более, солидной комплекции. Стоптанные ботинки и явно сухопутного вида клетчатая кепка дополняли наряд Моряка.
Таранин первый заметил меня и что-то сказал товарищам. Эдик Нилов скосил глаза и тотчас с показным равнодушием уставился в землю. Интересно, соблаговолит ли оглянуться Рагозин? Повернул голову. А, это не имеет отношения к лейтенанту милиции, просто понадобилось выплюнуть именно в эту сторону окурок. Ничего не скажешь, мастерски сделано. Окурок упал возле моей туфли, и Николай, проследив за ним, попутно окинул меня презрительным взглядом.
Я подошла к ним.
— Боря, Эдик, Коля, мне надо с вами поговорить.
Молчание. Эдик вопросительно смотрит на Николая. Это что еще за непрошеная знакомая? Даже знает имена.
— О чем это вы будете с нами говорить? — наконец интересуется Моряк.
— Здесь я не собираюсь объяснять. Вам придется прийти в детскую комнату.
— В детскую комнату? — переспрашивает Моряк с насмешливым ударением на слоге «дет».
И вдруг вмешивается Борис.
— Нам некогда, — говорит он, слегка передвинув кепку со лба на затылок. — В кино идем. Пошли, ребята.
— Стойте!
На лице Николая — минутное замешательство, он не знает, как себя вести. Сделаю небольшую уступку.
— Можете посмотреть картину, но после сеанса придете в детскую комнату.
— Может быть, лучше — в детские ясли? — издевательски спрашивает Эдик.
Я смотрю на Николая. Пожалуй, сейчас лучше признать за ним роль главаря.
— Что, ребята, пойдем, что ли? — лениво спрашивает Николай.
— Без всяких «что ли». Мне надо знать точно. Если придете, я буду ждать.
— А если не придем?
— Вызовем другим способом, вместе с родителями.
— Ладно.
Они уходят в клуб. Может быть, мне тоже посмотреть картину, а потом пойти вместе с ними? Нет, не стоит. Вообразят, что я их караулю. Нельзя показывать свою неуверенность. Я возвращаюсь в детскую комнату.
Придут или не придут?
За окном медленно темнеет. В открытую форточку льется весенний воздух, пропитанный запахом оттаивающей земли и свежего хлеба — через дорогу расположена пекарня. На улице звенят ребячьи голоса.
Дверь из моего кабинета в детскую комнату открыта. Варвара Ивановна, уборщица и рассыльная, сидит на диване и плетет кружево. Сегодня выпал спокойный день.
— Варвара Ивановна, вы идите, может быть, дома нужно что-нибудь сделать?
— Идти, — ворчливо повторяет она. — Уйду, а ну-ка за кем сбегать понадобится?
Варвара Ивановна все-таки уходит. Я остаюсь одна.
О чем с ними говорить? И как? «Мне известны кое-какие ваши дела. Скверные дела. Если вы пойдете по этой дорожке…» Нет, не стоит заранее подбирать слова, все равно приходят на ум не те, какие нужно.
Пора зажечь свет. Уже совсем темно. Придут или не придут?
Я встаю, но вместо того, чтобы направиться к выключателю, подхожу к окну. Ребятишки играют в лошадки. Маленькая девочка стоит, сложа ручонки на животе, и завистливо смотрит на них. До чего она похожа на Галю!
Закрываю глаза и вижу Галю. Потом Андрея. Он держит Галю, подняв над головой, смотрит на меня и смеется добрым басовитым смехом. И сразу за этим вспоминается вокзал. Вещевые мешки за спинами солдат, прощание, слезы, необыкновенно долгий гудок паровоза.
— Андрей!
Я часто произношу вслух его имя. Но он никогда уже не отзовется. Там, на вокзале, я видела его в последний раз.
Не хотела верить, что могу его потерять. Не могла смириться с разлукой. Бегала на вокзал и нетерпеливо обшаривала взглядом вагоны солдатских эшелонов. Держала для него наготове чистое выглаженное белье. Берегла бутылку вина, вдруг приедет на побывку.
Андрей успел прислать всего два письма. Его убили в самом начале войны.
Вскоре немцы начали бомбить город. Одна бомба попала в детский сад. Ни Андрея, ни Галю мне не пришлось хоронить. Они остались в памяти живыми.
Мне незачем, не для кого было жить. Во время бомбежек я не уходила в убежище. Иногда садилась за пианино и играла. Соседи ахали, удивлялись моей храбрости. А это была вовсе не храбрость. Просто мне хотелось умереть. Я даже отказалась эвакуироваться. Секретарь райкома накричал, как на девчонку, и все-таки заставил ехать в тыл.
Что было потом? Работа. Много работы. Работа и одиночество. Несколько раз за мной пытались ухаживать, я могла бы выйти замуж. Но на свете не было другого Андрея…
Не надо. Не надо бередить старую боль. Я все-таки была счастлива. Пять лет огромного, будничного счастья. Если бы судьба сохранила мне Галю!
Девочки уже нет на улице. И мальчишки, игравшие в лошадок, тоже исчезли. Какой-то подросток, засунув руки в карманы, переходит улицу. Знакомая фигура. Клетчатая кепка козырьком назад, черный матросский бушлат. Да это же Рагозин! Но почему один?
Я поспешно включаю свет и сажусь за стол.
5
Он без стука распахнул дверь.
— Здесь, что ли?
— Входи, Коля. Снимай бушлат, вон вешалка.
— Ничего, я так.
— Раздевайся. Разговор у нас будет долгий.
Он неуклюже стягивает бушлат и остается в полинявшей синей футболке. Про кепку приходится напомнить еще раз.
— Садись.
Он садится на краешек дивана, шмыгает носом. Вид у него смущенный. Но похоже, что смущает его не столько предстоящий разговор, сколько отсутствие носового платка.
— Почему ты один?
— Если что надо, я передам ребятам.
— Вот как. Все же им придется лично обеспокоиться. А ты правильно сделал, что пришел.
— Зачем звали? — хмуро осведомился Рагозин и вытер под носом рукавом футболки.
Я не отвечаю на вопрос. Спрашивать — это мое дело, а его дело отвечать.
— Понравилась тебе картина?
— Мура.
Рагозину нет еще пятнадцати лет, но выглядит он гораздо старше. Отчетливые морщинки пролегли на лбу и особенно резко — от крыльев носа к углам рта. На щеках лиловые бугорки прыщиков. Небольшие черные глаза следят за мной угрюмо и недоверчиво.
— С кем ты, живешь?
— С матерью.
— Вдвоем?
— Вдвоем.
— А отец?
— Отцы не у всех бывают, — ответил Рагозин и усмехнулся.
Усмешка вышла нехорошая. И в остром взгляде вызов. «Вот я какой. Родился, неизвестно от кого и неизвестно зачем, — говорил этот взгляд. — И живу, как хочу. Сам себе хозяин».
— Мама работает?
— Работает. Уборщицей на швейной фабрике.
— Почему
