Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Значит, надо снова поговорить с Николаем, с его матерью. И, конечно, с соседями. С теми, к которым он, по словам матери, ушел пьянствовать, и с другими, не участвовавшими в пьянке.
В тот же день я начинаю действовать по намеченному плану. После каждой встречи, после многочисленных вопросов, на которые одни отвечают искренне, другие — неохотно и равнодушно, третьи — с увертками и хитрецой, прибавляются все новые и новые подробности.
7
Я узнала все, что произошло с Николаем. Ничего особенного. Этот вечер был похож на другие. Но я узнала лишь, что делал и что говорил Николай. А мысли его и чувства в этот вечер остались для меня тайной, я могла только догадываться о них. Тогда он не открылся бы мне. Теперь, после трех лет знакомства, другое дело. Мы стали друзьями.
А что, если поговорить с ним о том давнем вечере? Пожалуй, ему будет неприятно. Но для меня это важно. Николай не вернется к прошлому, но есть ведь другие ребята…
Вечером, когда мы оба свободны, я приглашаю Николая в детскую комнату. Он сидит на том же диване, на котором много раз сидел прежде. Моя просьба не вызывает у него досады.
— Я все помню, Вера Андреевна, — говорит Николай. — Рад бы забыть, да не могу. Нет, почему неприятно? Раз вам надо, я расскажу. И про этот вечер, и про другое, если хотите.
8
Я от вас уходил злой. Я вам правду скажу — злой. И сам не знаю, почему. Меня раньше никто Колей не называл. Мать — Колькой, ребята — Моряком. А я, между прочим, почему Моряком стал? Из-за бушлата. Мать бушлат по дешевке купила на толкучке, а ребята прицепились: Моряк и Моряк. Мне это понравилось.
И вообще, я себя последним человеком не считал. Потому что умел добывать деньги и ни разу не попался. Ну, и ребята меня слушались. Что скажу — баста, хотят, не хотят, а сделают.
А тут вы: «Коля, так не хорошо». И сразу я вроде из большого маленьким стал. Хоть бери за ручку. Только некому было взять. Вам я не верил, мать не уважал.
Прихожу — она стирает в коридоре. Юбка обвисла, кофта порванная, волосы из-под платка выбились, на лоб лезут. Она отведет их мыльной рукой и опять рубаху по доске возит.
Я постоял, посмотрел, и чего-то жалко мне ее стало, будто первый раз увидел. Старой она мне показалась в тот вечер. Помог вылить воду в ведро, вынес на улицу. Скажи она мне в ту минуту ласковое слово — что хочешь сделал бы. А она:
— Где шлялся?
Ну, и я так же:
— Тебе что? Знаю, где ходить.
Есть захотел. На плите картошка стояла в кастрюле, холодная, аж посинела.
— Подогрей, — говорю, — мам, на сале.
— Без сала пожрешь.
Без сала, так без сала. Потом все же велела примус разжечь. У нас примус в коридоре стоял, на табуретке. Я стал разжигать, а она пошла лук резать.
У Тараниных опять была пьянка. Борька тянул одну песню, его отец — другую. Они любили так, каждый — свое. Мать вышла со сковородой, покосилась на их дверь. Она Тараниных всегда ненавидела. И тут не удержалась:
— Ворюги несчастные. И на меня:
— Не смей с ними водиться! Узнаю — убью.
А я, знаете, какой? Если на меня заорать, я на вред сделаю. Ага, не смей? Вот возьму и пойду. Борька как раз выглянул, подмигнул мне. Только мать в комнату — я к Тараниным.
Борькин отец вроде как обрадовался:
— А, Мор-ряк, герой! Выпить хочешь?
И налил мне целый стакан. А мне что — не первый раз. Выпил до донышка.
Гость у них был — Петька Зубарев. Они тогда с Борькиным отцом только недавно из тюрьмы вернулись. Петька у Тараниных часто бывал: за Аллой ухаживал. И в этот раз сидел с ней рядом, обнимал на глазах у родителей. Алка визжала, а Киреевна была пьяная, не обращала внимания.
Таранин милицию ругал, Борька уж сказал ему, что я в детскую комнату ходил.
— В милицию вызывали? У, гады. Мою жизнь изувечили, теперь до сына добираются. Борька, не попадайся им. Ты не воруй. Лучше иди работать. Умеючи-то и без воровства прожить можно.
А Борис ему:
— Сам-то не идешь.
Отец на него прикрикнул:
— Не твое дело рассуждать! А меня слушай. Я вот…
Киреевна его за рубаху дернула:
— Ты бы помолчал.
Борька меня спросил:
— Что она тебе напевала?
Я говорю:
— Не пойду больше, «Коля, Коля!» Я не Коля, я Моряк.
Борис меня поддержал:
— Будет вязаться — финку в бок и все.
Я спьяну повторил:
— Финку в бок — и точка.
А мать как раз дверь отворила, услышала, стала скандалить.
— Опять Кольку спаиваете? Кому это ты грозишься, кому грозишься, разбойник несчастный? Иди домой сейчас же!
Схватила за руку, дернула из-за стола.
И дома еще причитала:
— В самом деле зарежет кого, паразит, навязался на мою голову.
Я сказал:
— И зарежу.
Не всерьез, а чтобы позлить. За что она на меня всю жизнь орет? Маленьким был — ругала, старше стал — опять ругается. Ну, и я старался все наперекор.
У Тараниных началась драка. Киреевна орала, Алка плакала. Я хотел пойти, посмотреть, а мать не пустила. Тогда лег спать.
И все. А утром мать прибежала к вам.
9
На этот раз я вызвала их вместе — Николая Рагозина и Бориса Таранина. Они сидели рядом, против моего стола. Николай старался держаться развязно, чтобы не уронить себя во мнении Бориса. Однако в его неловкой позе, в том, как он теребил фуражку, и, главное, в его бегающем взгляде я угадывала внутреннее беспокойство.
Борис сидел на самом краешке стула, сильно ссутулившись и глядя в пол. Его широкое одутловатое лицо казалось безжизненным, глаза прикрыты тяжелыми припухшими веками.
— Так вы грозить мне вздумали? — спросила я. — Финку в бок? Бандитами хотите стать?
— Почем вы знаете, что про вас говорили? — прищурившись, спросил Николай.
— Не про меня? Про кого тогда?
— Так, вообще.
— Врешь.
Николай молчал, подтверждая этим молчанием мою догадку. Губы Бориса кривились презрительной скобочкой. Слегка приподняв сутулые плечи, Борис в упор глядел на меня злыми глазами.
— Вы нас оставьте, — раздельно проговорил он. — Вы к нам
