Николай Борискин - Туркестанские повести
Прав Гриша: тут нам делать нечего — не хватит извилин в башке. Пусть занимаются своим волшебством головастые технократы…
Глава вторая
С завтраком управились быстро. Сидели по четверо и, стараясь друг перед другом, незаметно уплели по тарелке картофельного пюре с мясом, куска по три хлеба, выпили по кружке густо заваренного чая.
— Повар вот-вот демобилизуется, — с сожалением сказал высокий складный Кузьма Родионов, собирая посуду с легкого металлического столика. — Кто будет готовить? Надо искать замену.
Шукур Муминов оживился, шевельнул густыми бровями, но ничего не сказал.
— Вы же можете готовить дома, — заметил Горин.
— Зачем же? Плачу деньги — и никаких забот.
— Надо семьей обзавестись, — посоветовал Гриша. — Жена бы такие блюда готовила — язык проглотишь! А здесь что? Готовят небось одно и то же.
— Ну не скажи, — возразил старший сержант. Он достал фотографию из кармана. — Глядите, каким я был в начале службы.
Голый по пояс, костлявый солдат. Худоба оттеняется крупными скулами. Руки какие-то безмускульные, как плети.
— Многие приходят в армию худенькими пацанами, а к концу службы ребят не узнать. Вы тоже сфотографируйтесь на память. Без рубашек, чтобы потом сравнивать, на сколько поправились на солдатских харчах. А то — «два года одно и то же»… Питание у нас, может, не изысканное — недаром же говорится: «Щи да каша — нища наша», но сытное. К тому же и режим строгий: завтрак, обед и ужин всегда в одно и то же время. Большое дело — режим.
Молчавший до сих пор Муминов сказал, что, если надо, он приготовит любое блюдо. Работал в ошхане.
— Где? — спросил Горин.
— В столовой, поваром, — пояснил Шукур.
— Это дело! — повеселел Кузьма Родионов. — Сегодня же Дулину скажу.
После завтрака ракетчики покурили и пошли в ленинскую комнату. До начала политинформации было минут десять, и я успел познакомиться с оформлением, сделанным дивизионными умельцами. На деревянных подставках, покрытых темно-вишневым лаком, изящно отделанные экспонаты из черепашьих панцирей: башенка, восточный минарет, ракеты, маленький глобус. На каждой вещичке подпись: «Герман Быстраков». Сделано со вкусом. Видать, золотые руки у парня.
В «Уголке пустыни» — коллекция фотоснимков: цветущий саксаул, тонкие морды джейранов, осторожный барханный кот, песчаный удав, паукообразный скорпион, парящий в небе канюк-курганник. Я и не предполагал, что в песках столько живых существ.
— Вот тебе и мертвое царство! — удивился и Гриша Горин. — Посмотреть бы.
— А что? Это идея, — отозвался Галаб Назаров. — Вот вам комсомольское поручение: запишите желающих из новичков, и в воскресенье пойдем. Хорошо?
— А вы комсорг?
— Нет, секретарь комсомольского бюро.
— Это одно и то же. Начальство.
— Комсоргов у нас много, а секретарь один. А насчет начальства, я думаю, ты пошутил, Гриша.
— Проштрафишься — шутки с вами плохи. С песочком небось чистите?
— Бывает, — улыбнулся Галаб. — Только зачем же допускать до этого?
— Ишак о четырех ногах и то спотыкается.
— Не уважаешь ты себя, как видно.
— Почему?
— С ишаком сравниваешь…
Гриша смутился:
— Это я к примеру…
— Примеры, как видишь, не всегда бывают удачными.
Старослужащие толпились у стендов и разных графиков. Стенд «Участники Великой Отечественной войны» заполняли фотокарточки начальника штаба дивизиона, командира первой батареи и старшины Дулина.
— Иконостас, — удивился Горин. — Хоть молись на старшину.
— Подожди, еще взмолишься, — усмехнулся кто-то из соседей. — Трофим Иванович любит порядок во всем.
— Было бы смешно, если бы сам старшина не любил его, — отозвался Григорий.
Ниже фотографии старшины была прикреплена выписка из краткой характеристики его боевых дел. Только осенью сорок первого года зенитчик Трофим Дулин вместе со своими однополчанами сбил на подступах к Москве несколько немецких штурмовиков и бомбардировщиков. Потом воевал под Сталинградом, принимал участие в прорыве Ленинградской блокады, бил врага на Орловско-Курской дуге и закончил войну в Берлине.
«Вот он, оказывается, какой, наш старшина! — с восхищением подумал я. — Зря Гриша треплет языком об «иконостасе». Это заслуженные боевые награды».
Гляжу на стенд, у которого толпятся новички. Рассматриваю рисунки. Читаю надпись:
«Перед нами весь мир буржуазии, которая ищет только формы, чтобы нас задушить (В. И. Ленин)».
А вот еще одна:
«Американские войска дислоцируются ныне более чем в 30 государствах. Число военных баз за рубежом превышает 2000. Военный бюджет… Расходы на шпионаж… На идеологические диверсии… На космическую разведку…»
Нельзя сказать, что я и раньше не знал всего этого. Но только теперь, когда сам надел солдатскую форму, впервые начинаю осознавать, что не кто-то другой, а именно я сам и тысячи других, как я, должны стать щитом против страшной силы. А как стать, когда я ничего не знаю и не умею?..
Мы не успели осмотреть всю наглядную агитацию, потому что дежурный подал команду:
— Приступить к политинформации!
Едва солдаты успели сесть за столы, на которых лежали подшивки газет и журналов, как вошел командир батареи капитан Тарусов, он же секретарь партийной организации дивизиона. Капитан был невысок, но плотен, с добродушными серыми глазами и чуть вздернутым подбородком. От широкого лба в негустую темно-русую прическу пробирались залысины. Офицер поздоровался и, задержав взгляд на новичках, спросил мягко, совсем не официально:
— Привыкаете, товарищи?
— Осваиваемся помаленьку.
— Времени у вас немного: старослужащие скоро увольняются, вы замените их. Да и обстановка сейчас не такая, чтобы благодушествовать. — Капитан повернулся к карте, отыскал Вьетнам.
Тарусов не сгущал краски, просто приводил факты о зверствах агрессоров.
— Они применяют реактивные бомбардировщики, сверхзвуковые истребители, испытывают новые бомбы, напалм и фосфор…
Припомнился очерк, который я прочитал в одном из армейских журналов об офицере Тарусове. Может, это о нашем капитане? Да, кажется, фотография очень похожа… Богатая биография у него…
Очеркист писал, что, когда началась война, отец Тарусова наспех собрал домашний скарб, посадил жену и пятерых детишек на телегу и двинулся на лошаденке от латвийского хутора Синяя Река. Где-то позади ухали разрывы, вспыхивали кровавые зарницы. На восток шли толпы перепуганных беженцев. По нескольку раз в день на них пикировали чужие самолеты. Дикий вой моторов… Бомбы… Снаряды… Люди срывались с повозок, бросали тачки и узлы и опрометью кидались в канавы и кюветы. Причитали женщины, ругались мужчины, плакали дети. На дороге вспыхивали чадные костры, дико ржали изувеченные лошади, в предсмертной агонии бились коровы.
Почти до Калинина беда щадила семью Тарусовых. А перед самым городом налетевший «мессершмитт» убил трехмесячного Славку. Убил на руках у матери, Анны Викентьевны…
А потом, уже вшестером, долго добирались до Перми и дальше — в глухую таежную деревню. Обовшивели, оголодали в пути и на место добрались лишь к декабрю. На ногах держался только старший из детей — нынешний капитан, остальные лежали пластом. Благо, люди помогли: приютили, пригрели, выходили малышей…
Может быть, рассказывая о Вьетнаме, Тарусов вспоминал сейчас черные дни, пережитые им самим. Я зримо представлял себе эту далекую землю в огне, пылающие джунгли, партизанские засады, разоренные селения, разбойные налеты карателей…
Глядя на карту, капитан скользнул указкой по Западной Германии, Соединенным Штатам и продолжал:
— Теперь мы все чаще убеждаемся в том, что империалисты не предупреждают о развязывании военных конфликтов, как это было когда-то. Они нападают внезапно, и нет гарантии, что враг не нарушит воздушное пространство, в том числе и в нашем районе, в любую минуту. Поэтому мы постоянно должны быть начеку. Скидок никто нам не сделает, хотя в дивизионе много молодых солдат. Какой же выход? Браться за учебу без промедления и научиться владеть оружием и техникой так, как старший сержант Родионов, сержанты Назаров, Акимушкин, ефрейтор Кобзарь, Валентина Леснова…
Старший техник-лейтенант Бытнов снова привел нас к траншеям.
— Надо заканчивать этот марафет, — сказал он, распуская строй.
— А что такое марафет? — спросил Шукур Муминов.
По лицу Бытнова скользнула тень насмешливой улыбки:
— Знаешь, что такое показуха?
— Начальству глаза замазывать, — вставил Новиков.
— Вот-вот. Только бомбе или ракете глаза не замажешь вот этими канавками, — кивнул Бытнов на траншеи. — Ахнет — любое железо пробьет.
