Курган - Василий Афанасьевич Воронов
На фронте был снайпером, разведчиком, артиллеристом. Смерть не щадила твоих товарищей и земляков, ты растерял их по братским могилам от Сталинграда до Праги. Но смерть пощадила тебя. И для чего же?..
5
Износился фронтовой протез. Деревяшка треснула по всей длине, металлический наконечник уже не держался, гвозди проваливались в дерево, как в труху.
В городе где-то заказывали протезы, но Меркулов решил попробовать сделать сам. Он съездил на базар, выбрал себе у одного старичка-кустаря топор с кленовым отшлифованным до блеска топорищем, самодельную ножовку из упругой полосовой стали, долото и стамеску.
Дома еще раз полюбовался ножовкой, которая от легкого постукивания ногтем по полотну издавала долгий, поющий звук. Разводка была сделана ровно, с большой точностью, острые пирамидки зубьев серебрились и вспыхивали отточенными гранями.
На своей улице в одном из разрушенных домов Меркулов нашел обломок дубовой балки. Почти две недели ковырялся он с ним в своей каморке. Крепкое, как кость, закомлелое дерево поддавалось с трудом, топор звенел и отскакивал от него, но именно из такого дуба хотел смастерить протез Меркулов. Чтобы хватило на много лет.
Новый ничем не уступал тому, что когда-то был сделан в госпитале однополчанином. Для культи в нем было выдолблено углубление, два щитка по бокам плотно обхватывали ногу, закреплялись здесь ремешками, ствол сходил на нет, на конце его сидело широкое медное кольцо и резиновая шина. Он оказался не то чтобы удобнее старого, но прямее, с иной выправкой. Семен сразу почувствовал себя выше ростом, расправил плечи, улыбнулся самому себе.
Удовольствие от работы над протезом не проходило. Впервые Семен окинул хозяйским глазом свою комнатушку и увидел, что пол в одном углу провалился, подоконник наполовину сгнил, дверь почти не закрывалась. Меркулов покачал головой: «Ай-яй-яй! Такому хозяину надо руки поотбивать».
В том же полуразрушенном трехэтажном доме он насобирал обломков досок, стропил и принялся за работу. Сорвал пол в углу, отпилил гнилые концы, заменил лаги, плотно подогнал новый настил, прибил плинтусы, обновил доски на подоконнике.
Вытерев пот со лба и устало разминая поясницу, он оглядел преобразившуюся комнатку: и светлее, и чище стало в ней, запахло стружкой, жильем.
Меркулов стал теперь приглядываться ко всему, что требовало плотницких рук: к перекошенным воротам во дворе, прогнившему и прохудившемуся высокому дощатому забору со стороны улицы, деревянному козырьку у подъезда, чудом державшемуся на одной распорке.
Возвращаясь как-то с работы, он увидел возле одного старого одноэтажного дома старушку с ржавой ножовкой и крашеной толстой доской в руках. Старушка, в валенках и пуховом платке на пояснице, примостилась на невысоких каменных ступеньках и, неумело держа на коленях тяжелую доску, торопливо и беспомощно ерзала ножовкой по крепкому дереву.
Меркулов подошел ближе, поглядел на худые, почти черные, немощные руки и не вытерпел.
— Долго тебе, бабка, пилить придется! — весело сказал он. — На такие дела деда мобилизовать надо.
Старушка живо обернулась.
— Ты наперед сам пособил бы, чем зубоскалить-то! — откликнулась она, ласково прижмурив маленькие глазки. — А посетовать я могу и почище тебя.
— Дай-ка сюда ножовку. — Он положил доску на ступеньки, уперся коленом. — Во как держать надо.
Меркулов хотел показать, как быстро пилить, но ножовка была тупа, и пришлось повозиться так, что выступил пот на лбу.
— Этим струментом тыквы резать, а не доски! — сказал он, отдавая старушке ножовку и две распиленные половинки доски. — Небось, при царе Горохе еще точили?
— А как же без хозяина? — пожаловалась старушка. — За что ни возьмись — все щербатое да тупое. Двенадцатый год как дед мой помер, а на сына похоронку в сорок четвертом получила. Зять без вести пропал. Осталась с дочерью и двумя внуками. Некому об струменте заботиться. Да и не до этого теперь.
— М-м-мда-а… — сказал Меркулов и покачал головой. — А на что тебе доски эти?
— Шкапчик подделать, посуду некуда ставить.
— Рази в шкапчик такие шпалы годятся? — улыбнулся Меркулов. — Покажи мне его.
Старушка обрадовалась:
— И то правда, погляди, помоги нам, христа ради. Шкапчик хороший, да не с бабьим умом чинить его, правильно ты сказал.
«Шкапчик» оказался большим старинным буфетом с резьбой, со множеством медных ручек, дверец и ящичков. Что-то тяжелое попало в него, проломило верх, выбило стекла.
Меркулов сделал смерку и через неделю буфет починил.
Старушка, чувствуя себя обязанной, засуетилась. Поставила чайник на плитку, полезла в сундук за сахаром.
— Спасибо, сынок. Дай бог здоровья твоим деткам.
На столе появились рюмка с вином, тарелка с вареными яйцами, ломтик хлеба.
Семен выпил вино, отщипнул кусочек хлеба. Ему приятно было слушать словоохотливую старушку, чувствовать, что помог ей, что она рада, что вот так и должны жить люди — заботиться друг о друге.
— Где ж твои внуки? — спросил Семен.
— В школе. Дочка на швейной фабрике работает. Через нее, слава богу, обуты-одеты. Жить-то надо. Погоревали-поплакали, да этим не вернешь мужичков наших. Война кончилась, теперь об жизни думать надо, детей на ноги ставить.
Семен встал. Ему не хотелось, чтобы старушка завела разговор о его семье. В эту минуту он вспомнил свою мать. Такая же старенькая и ласковая была. Наверно, жила бы и посейчас.
— До свиданья, бабка! Спасибо за угощение.
Голос Семена прозвучал глухо, старушка это заметила.
— Чтой-то ты сник, соколик? Посидел бы еще, чайку попил, а? Али дома кто ждет? Семья-то есть у тебя?
Семен усмехнулся:
— Была семья, бабка, да от семьи я один остался.
— Ай-яй-яй! — запричитала старушка. — Что понаделали, ироды поганые! И своего народу сколько погубили, нехристи!.. Ты заходи к нам почаще, одного тебя, тоска заест. Или, не дай бог, к выпивке приноровишься. Тебе надо больше на людях быть. Разговаривать надо, рассказывать, об чем душа болит, жаловаться. Так-то легче будет. Тебя как зовут?
— Семен. Меркулов. Из Свечникова родом, Ясеновского района.
— А мы из Ольховки, Колузоновы. Я и слышу: по-нашему гутаришь. Приходи, Семушка, теперь нам грех друг друга сторониться.
Старушка перешла на шепот, привстала на цыпочки и почти в самое ухо хитро сказала Меркулову:
— Я тебе и невесту подыщу, так-то. Молодой да руки золотые — тебе по нынешним временам цены нет.
6
По-осеннему долгие, скучные тянулись дни, ночи томительно и тяжело ложились на душу, время, казалось, застывало в черном, шевелящемся от звезд небе, и Меркулову часто хотелось по-волчьи завыть на ледяной стручок месяца.
Неслышно подтачивал,
