Курган - Василий Афанасьевич Воронов
— Не ругай меня дюже, — вздохнул Меркулов. — Я тут по-солдатски, по-походному.
Старуха помолчала, собираясь с мыслями, и сказала просто, как о деле известном, о своем намерении свести дочь и Меркулова:
— Погляжу на вас обоих — неудалые вы, болезные. А жизня одна, другой не будет. Чего вам теперь ждать? Чего искать? Сходитесь да живите, детишек растите мне, старой, на радость. Я б померла с легкой душой.
Меркулов улыбнулся и покачал головой:
— Золотой ты человек… Правильно говоришь, ждать больше нечего. А насчет этого… Зачем, клеить, когда не клеится? Ты с дочкой-то потолкуй, послухай, что она тебе скажет.
— Что толковать! Вас надо, как цуценят, мордой в молоко потолкать. Авось склеится, когда с умом.
— Эх, бабка, бабка, тут ума одного мало, надо чтоб душа была. А где душа-то? Что ж нам притворяться? Кабы можно было склеить — я бы в хуторе остался, в своем доме, не сидел бы в этой норе… Много нас, обобранных войной, горе мыкают. И семьи иной раз складываются, я знаю, до случаю, из жалости. Видал я и «женихов», которые в зятья приставали, особенно в конце войны, а потом тайком убегали к своим семьям. Я думаю, если уж приставать к берегу, так без оглядки, чтоб совесть не мучила.
Старуха расправила юбку на коленях и, глядя в глаза Меркулову, длинно вздохнула:
— Я как мать все пригадывала свести вас. Мочи нет глядеть, как она одна колотится. Не серчай на бабку… Я тебя как сына жалею. Может, ты и правду сказал: христа ради нечего сходиться. Стало быть, прощай, земляк. Теперь, может, и не свидимся больше.
8
В экспедиции Меркулова называли дедом, это было непривычно и ново для него. Это он-то дед! Семен Меркулов! Ведь сейчас ему только сорок.
«А видно, и вправду дед, зря не скажут», — задумывался он, ощупывая жесткую, с проседью, широкую бороду, и его подзуживало повнимательнее посмотреть на себя в зеркало.
…Холодный, густой и живой от вспыхивающих в движении пылинок золотой сноп раннего солнца медленно коснулся плоскости стекла, высветил неподвижное лицо с выцветшими, пепельными глазами и твердо замкнутыми бескровными губами. И когда шевельнулись эти губы и по лицу словно кто-то чужой провел большой темной рукой, качнулась голова, Семен вздрогнул: из глубины зеркала на него внимательно и понимающе глядел странный, незнакомый, заросший серой бородой человек.
Меркулов прислонился к стене. В эти секунды он увидел себя маленьким, четырехлетним, стоящим, как теперь, перед квадратом небольшого, в дубовой лакированной рамочке домашнего зеркала. Те же растерянность и недоумение… Что он увидел, что почувствовал сейчас? Жизнь показалась короткой и мимолетной, чудесная сила поставила рядом, соединила в этот миг четырехлетнего мальчика и пожилого, усталого человека…
Был ли Свечников? Было ли детство, школа, колхоз, трактора? Была ли война? Была ли Шура, сыновья? Откуда эта борода, морщины, пепельные, седые глаза? Почему этот человек с деревяшкой вместо ноги здесь у зеркала? В городе. Кто так распорядился?..
9
Осень подкралась незаметно, исподтишка, вроде бы уступая лету. Проклюнулась новая, молодая травка, густо и зелено покрыла газоны и скверы, небольшие бугорки и склоны в городском парке. Еще вовсю цвели маргаритки и календула, хризантемы и розы, еще не поблекла листва тополей и лип, как хватили заморозки. По утрам зашуршала под ногами сожженная, подбитая густым инеем трава, посыпался лист с деревьев, резко, свежо запахло озоном. И сразу все заметили: на дворе конец сентября.
Листья мели в вороха, жгли, вывозили за город, а им, казалось, не будет конца.
Меркулов любил осень, ее бодрящий воздух, мимолетность цветов и запахов, предзимнюю суету. В Свечникове, наверное, теперь убирали последние поля кукурузы и подсолнечника, свозили с огородов капусту, смолили бочки, плотно укладывали крупно рубленную с морковкой и белым корнем капусту, настежь открывали подвалы и погреба. Мочили терн и поздние яблоки. Пахали под зиму огороды. Раскупали на ярмарке стеганки, валенки, кирзовые сапоги, рукавицы. По утрам начинали топить летние кухни, и дым стлался по садам, перемешиваясь с запахами листьев и свежераспаханной земли. Вода в речке стыла, становилась прозрачнее.
…Меркулов сидел на скамейке в своем дворе и курил, устало щурясь от холодного утреннего солнца. Пора было идти отдыхать после долгой бессонной ночи. Он сидел, не спеша затягиваясь и наслаждаясь усталостью, бездумно глядя под ноги, и уже стал задремывать, как услышал прямо над головой мальчишеский голос:
— Гражданин, ты случаем не знаешь, где-то тут живет Меркулов Семен Игнатьевич?
Перед Меркуловым стоял худой рыженький паренек в фуфайке нараспашку, картузе-восьмиклинке и ссохшихся кирзовых сапогах с загнутыми вверх носками. Плечи оттягивал туго набитый вещмешок.
Паренек с минуту смело разглядывал Семена большими желтыми глазами и вдруг хлопнул его по плечу:
— Постой! Да ты сам-то не дядя Семен?
— Сергей?! Разогреев?! Здорово живешь! — удивился Меркулов.
Сергей засмеялся. Сбросил вещмешок и сел рядом с Семеном. Шутливо толкнул его в бок:
— Борода!
Меркулов знал, что Сергей должен приехать, ждал его, но все же растерялся и даже разволновался. И только после первых неловких минут встречи стал расспрашивать:
— Что ж вы там? Как на хуторе? Мать как? Сестра?
Сергей стал рассказывать про колхоз, про хутор, про мать. В колхоз трактора новые пришли, три трехтонки. Строят много. Председатель новый, отставной майор. Дорогу стали булыжником мостить. Он, Сергей, закончил семилетку, и МТС направила его в город на курсы агрономов. Сестра Маша закончила школу и вместе с матерью работает дояркой, дома хозяйство держат, сад. Живут хорошо.
— А я к тебе надолго, дядь Сём, — сказал Сергей весело, как о деле решенном. — На все курсы.
— Как же ты нашел меня?
— Э! Я, дядь Сём, кого хошь найду! — прихвастнул Сергей. — Я и в городе смогу…
Меркулов подхватил вещмешок, неловко притиснул рыжую голову к плечу и шумно, во всю грудь вздохнул:
— Земляк, гость дорогой…
Гостем он оказался беспокойным. В первый же день ревизовал хозяйство Меркулова, облазил все углы, позаглядывал во все ящики, проверил все узлы и коробки. Внимательно обследовал он и запасы провианта, привел в порядок кульки, сумочки, переложил газетами сало. Он насвистывал под нос и не то чтобы стесняться Меркулова, а наоборот, отчитывал его.
— Что ж у тебя рубахи-то в дырках? Одну новую купи, а эти подлатать надо.
На кухне навел порядок. Кое-что из приправ принес с базара и стал варить борщ.
Меркулов в первый раз съел сразу две тарелки.
— Это где ж ты так наловчился? — спросил он уважительно и даже заискивающе.
— Где?! —
