Курган - Василий Афанасьевич Воронов
Прошла зима. В конце марта Сергей заканчивал учебу. С утра до вечера он бегал по городу: записывал адреса новых друзей, скупал агрономические справочники, где-то раздобыл мешочек элитных семян и в мыслях весь уже был дома, в работе.
В последнюю неделю перед отъездом он получил письмо от матери.
«Дорогой сыночек, — писала она крупными буквами, старательно, как пишут школьники. — Мы живы и здоровы, и у нас новость: выходит замуж Маша. И не знаем, как быть — радоваться или горевать. Рано вроде отдавать, восемнадцать годков только. Жалко мне ее, день и ночь плачу. Да парень дюже хороший — и умный, и работящий, из Ольховки родом. Сваты уже были, обговорили все как следует. Люди они простые, уважительные. Свадьбу на пасху назначили. Какой твой совет будет — напиши. А на свадьбу обязательно ждем тебя с Семеном Игнатьевичем. Кланяйся и скажи, что мы будем рады ему, как родному».
Сергей еще раз пробежал глазами письмо, сдвинул брови и стал глядеть в окно, нервно притопывая ногой. Вся его тщедушная фигурка выражала возмущение. Он, как еж, разом выпустил все иголки.
— Машка… замуж! — шептал он прыгающими губами.
— Ай новости плохие? — осторожно спросил Меркулов.
— Хорошие! На, читай!
И Сергей стал ходить из угла в угол, чуть не подпрыгивая. Но, казалось, он еле сдерживал распиравшую грудь радость.
— Машка… замуж! — вопил он, точно собрался проклясть ее навеки. — Да ведь у нее еще под носом мокро! Вчера ведь еще лупил ее за гусят, от коршуна не устерегла. У нее цыпки на ногах, нос шелушится… Невеста! Отколола номер! Погоди, я вот приеду… А, дядь Сем? Как ты думаешь?..
Семен понимающе, серьезно слушал Сергея.
11
В Свечников выехали в конце марта. До райцентра добрались на поезде и на автобусе, а в райцентре, на маслозаводе, разыскали молоковоза из Свечникова и, вместе пообедав в чайной, на паре лошадей в тряской повозке отправились в хутор.
Дорога тянулась полем, через неглубокие балки, в которых кое-где белел грязный слежалый снег, через низкорослые дубовые перелески, через небольшие хутора и слободы. Веселил глаза сияющий солнечный простор, со свежими весенними запахами, с пламенеющей зеленью озимых, грачами, маслянисто-черной парующей пашней. Под копытами лошадей весело чавкала грязь, мирно повизгивали ступицы, мелодично перезванивались пустые бидоны в задке. На обочинах нахально, словно их наняли, кричали воробьи; даже в степенном редком карканье грачей угадывалось что-то ликующее, молодое, тревожащее душу. Кажется, и прошлогодний, сожженный морозами и почерневший от дождей бурьян приободрился и, поворачивая к солнцу головки-семенники, словно прислушивался к ветру — не затеял ли он недоброе.
Возница, старичок лет семидесяти, в резиновых сапогах, в большой армейской стеганке и заячьей шапке, был очень доволен, что везет городских пассажиров, которые угостили его в чайной стаканом вина, булкой и колбасой.
Семен похвалил лошадей. Несмотря на весну, они были гладки и упитанны, как осенью.
— Лошадки важные, — живо отозвался старичок. — Да пора их бросать — мочи нет бегать за ними. Вечером стреножу, выпущу на низы, а утром лови за десять верст. И бросал, был грех. Повоевал зиму с бабкой и опять подался в бригаду.
Семен весело слушал старика, с наслаждением вдыхал сырой, еще пахнущий старым снегом воздух, глядел на поля, на блестевшую лужами узкую дорогу как человек, впервые поднявшийся после долгой болезни.
Сергей спрыгнул на обочину и на краю поля сорвал пук сочно зеленеющей озими, протянул Меркулову.
— Это гостианум, его только на севере области сеют, — сказал Сергей, не упустив случая показать свою осведомленность. — Сорт, в общем, неважнецкий, натура слабовата. Нам теперь поурожайней озимые нужны.
Въехали в небольшой хутор, остановились у колодца с журавлем, напились воды.
Напротив, в большом захламленном дворе старый дед в валенках и полушубке чинил с пятилетним внуком ульи и складывал их в повозку, у которой оглобли торчали вверх, как усы у рака.
— Ишь, что весна-то делаеть, — сказал возница, снимая шапку и подставляя затылок солнцу. — И старые и малые выползають на свет божий. Кол под плетень забьешь и радуешься. Птица гнездо вьеть, зверь нору роеть, человек строить. Радость! Лошади вон и те иржуть, проклятые, спасу нет. А надысь гляжу: ребята свечниковские на проталине собрались. Сапоги поскидали и босиком носются, аж пятки мелькають. И, скажи, не хворають, земля-то — лед!
Повозка не спеша тронулась, звякнув бидонами, по хутору.
— Нно! Разморило! — Старичок ловко щелкнул вожжами. — Пекеть, спасу нет. Весна, должно, спорая будеть…
Меркулов понимал старика. Хорошо, наверное, ходить за лошадьми, запрягать и распрягать их каждый день, ездить в райцентр по длинной безлюдной дороге, завтракать, где-нибудь в балочке под вербами, у пруда, выполнять нехитрые заказы хуторян в хозмаге, привозить в хутор районные новости.
В Свечникове, в просторном, посыпанном песком и печным шлаком дворе Татьяны Разогреевой стояла предсвадебная суета. Женщины бегали с кастрюлями и чашками, двое подростков пилили доски, за сараем дымила горнушка, и оттуда пахло пирожками и пережаренным луком. У входа в дом лежали беспорядочно сваленные лавки и столы из хуторского клуба.
Меркулов и Сергей стояли во дворе с чемоданами и сумками в руках, молча глядели на подростков, на женщин у горнушки, на столы и лавки, точно чужие.
Из кухни выскочила Татьяна с засученными рукавами, заохала, запричитала, закудахтала, как наседка, и все норовила ухватить два тяжелых чемодана. Обняла сына, а Семену крепко сжала руку, трясла ее, заглядывая снизу в лицо, и, всхлипывая, приговаривала:
— Семен Игнатьич! Молодец! Мы все рады не знаю как… Молодец! Хорошо…
И плакала, вытирая фартуком глаза.
— А дядя Семка насовсем в хутор! — сказал Сергей. — Я ему тут работу подыщу.
Татьяна растерянно и обрадованно улыбнулась:
— Что ж, давно пора…
Вышла Маша, высокая, румяная, полнощекая, губы ее, изо всех сил стараясь удержать глуповато-смущенную улыбку, дрожали, ямочки на щеках подпрыгивали, глаза смеялись и словно спрашивали: «Разве я виновата, что выхожу замуж?»
Сергей хотел съязвить, но, встретившись с глазами сестры, только крякнул нерешительно и сказал с искренним сожалением:
— Эх, Машка, Машка…
В последний день перед свадьбой Татьяна бегала по двору, распоряжалась, суетилась, нагоняла страху на себя и на других из-за каких-нибудь рушников или клеенок, а то вдруг ни с того ни с сего начинала всхлипывать:
— Жалко Машу…
Сергей с колхозным электриком второй день подводили свет. Нашлась и Семену работа. Вдоль забора через весь двор он делал скамейки,
