На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Семен Никанорович у нас вовси как агроном стал умен, на пензии-то! — с улыбкой вставила все та же седенькая Потаповна. — Суседи не нахвалются тобой: во, говорят, книжки-те до чего заразительные: не спит, не ест, не выпьет лишнего человек, одно зная: чита́я-пи́ша, чита́я-пи́ша. Обратным заходом: пиша-читая, пиша-читая…
— Не злоязычь, серая! — аж ногой притопнул на нее Шургин. — Сбила ход мышленья своими глупостями…
— Ничего, обратно в ту же колею вкотишься, — ты же у нас не серый, ты дюже у нас красный, в рыжую краплину! А я, так и быть, серая!
Шургин всех уже одурманил своими проповедями. Никто его больше не пытался перебивать. А он, теряя запал, передохнул малость, затянулся, прокашлялся и опять:
— Вы видите или не видите: капитально ремонтируют просорушку. Просо уродило. Заготовку давно вывезли. Засыплются нынче по самы уши ядреным пшеном, фуганут эшелоны по всем путям сообщения. Гляди, и наши мильенщики, которым тоннами отваливается на трудодни, и они толканут пульманок-другой промеж колхозными-то, свой лично-собственный… а? Как вам нравится?
— Неужели такое возможно? — повернулась к Шургину цветущая модно одетая женщина, наверное — учительница. — Не слишком ли вы, Семен Никанорович? Какой он ни есть, Корней Мартынович, но в отношении частной лавочки… чтобы против законности…
Хамсу Илья Павлович с Сидором Андреевичем купили напрасно, ее нельзя было есть. Погрызли печенья, сообразив подставить развернутые кульки под мелкие как пылинки брызги фонтана. Обоим было смешно — мальчишество ведь! А что? Вода-то чистейшая; прямо из стометровых артезианских глубин.
Тут случилась попутная со свободным местом в кабине, груженная свеклой «Колхида», Лямин надумал скататься в райком. Попрощались, расставаясь до завтра.
4
Наконец-то вечереет. По улице не густо бредут коровы колхозников, кучками семенят овцы. Со стороны пруда пропылила коричневая «Волга», свернула за угол налево. Илья Павлович понял, — это она самая, председательская.
Возле старой конторы Братов встретился с человеком мастерового обличья. Кем он работает? Каменщиком. Приятно познакомиться, это он, Чернецов Михаил Федотович, клал и водонапорную башню, и скотные дворы, и новое здание правления. В фонтане тоже немалая доля его трудов. Выходит, он родоначальник разросшейся бригады колхозных строителей.
В поведении и этого сурового силача та же настороженность, что удивила Братова в первом собеседнике — старом плотнике Лыкове.
— Вы, Михаил Федотович, большой мастер. Стало быть, и заработок у вас…
— Обыкновенный! — спешит возразить Чернецов. — Как у всех строителей. Трудодень, много — полтора. Но чаще семьдесят пять сотых.
— Ваши люди, наверное, все могут. Никаких шабашников не берете. И все за свои трудодни строится.
Мастеру это польстило. Он с гордостью подхватил, — народ в Горелом, знали бы вы, не народ — золото. С ним можно горы переворачивать. Да вот в чем наше горе, наша беда… — и Чернецова прорывает:
— Что — деньги! Что — трудодень! Дорого слово человеческое! Разве мы еще так работали бы? Если б поменьше бесов сидело в нашем хозяине. Эх, товарищ, какой он у нас тяжелущий! Ни в жизнь доброго совета не послушается. Скажешь чего — в обиду примет. Его, вишь ты, учить вздумали. Начнет тебя преследовать, как будто ты не на пользу хозяйству, а на подрыв стараешься. Взять, к примеру, дом правления. Снаружи он, — гляньте, — ничего себе. Красивый, люди говорят. А зайдите внутрь — безобразный. Сарай с большими окнами. Бывает, — вот не лежит душа, хочешь высказать, а молчи, знай делай так, как тебе указано. С твоим соображением на волосок не посчитается. Оттого и нет у тебя в работе ублаготворения.
Чернецов все время вглядывался в темноту. И вдруг снизил голос до полушепота:
— Вон он… идет… Бывайте!.. — и сказав это, рослый, плечистый, не устоял на месте, ссутулился и скорым шагом подался прочь, оставив Илью Павловича одного возле калитки.
Прорисовывался силуэт медленно надвигающегося большого человека: не высокого, не толстого — именно большого. В черном костюме, в поскрипывающих туфлях, без головного убора, приближался тот человек какой-то особенной, чуткой, слушающей походкой. Казалось, прослушивает он не только воздух села вечернего, но и землю, по которой ступает, на метр в глубину…
— Вы будете председатель колхоза? Товарищ Костожогов?
Человек резко остановился, В голосе почудилось раздражение.
— Да.
Пауза.
— Председатель.
Пауза.
— По какому вопросу?
— Так… вроде гостя к вам…
— Подождите.
Председатель прошел мимо конторы, слился с темнотой. Минуты через две-три вернулся. Он не мог сходить дальше пожарной. Может, проверил пост, отдал какое-то приказание.
— Идемте.
В приоткрытую дверь кухоньки в коридор лился яркий свет. Костожогов свернул туда, щелкнул выключателем — потушил. В кромешной тьме зала пошарил у косяка, — щелк! — здесь включил. Проследовал налево — в «предбанник», достал из кармана ключ, отпер дверь своего тесного кабинета. Зажег настольную лампу под зеленым абажуром.
— Садитесь.
Взял у приезжего документ, посмотрел, положил перед собой.
Вот каким оказался при свете этот, все еще загадочный для Братова «хозяин всего живого и недвижимого». Прямые длинные волосы, зачесанные назад, без заметной проседи, но и без блеска — тускло-темные. Большое бледноватое лицо в усталых морщинах. Прямой широкий прорез рта, бледные обветренные губы. Цепкие глаза умного, много и трудно думающего дельца-хозяина. Нос, пожалуй, длинноват и книзу бульбочкою. Для чего-то понадобилось воображению примерить к этому чисто выбритому лицу архаичную бороду и усы: точно, получилось бы типичнейшее лицо пожилого крестьянина, строгого, многоопытного, знающего почем фунт лиха.
— Поясните, — разжал губы Корней Мартынович, чуть притрагиваясь пальцами к удостоверению Братова, — вас направили что собрать: по жалобам, или…
— Руководству понадобились более широкие и — главным образом — не цифровые сведения о вашей артели.
— Понятно… Известное… Не вы первый… Ну, так будете сидеть в конторе, приглашать людей для беседы или ходить смотреть?
— Ходить, смотреть, с вашего позволения.
— Пожалуйста. Когда к нам прибыли?
— В половине девятого.
— Вот как. Уже достаточно походили. И что же в таком случае успели разглядеть. Чего наслушались.
В его расспросах не звучало вопросительной интонации. Все же он побуждал гостя высказываться. Братов подумал: если начнет, то непременно выложит все, что нравится, что не нравится. Дипломатничать ему никак не хотелось.
— Корней Мартынович, ни для кого не секрет… о вашем колхозе и лично о вас в последнее время говорят и в районе и в области с нескрываемым сожалением… Было хозяйство процветающее, был председатель-новатор, передовик. А нынче колхоз не отвечает возросшим требованиям, какие предъявляет к сельскому производству партия,
