На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Заскорузлый деляга?!
— Зачем?.. Костожогов… это, вы же сами давеча сказали, он своего рода колхозный Чапай. Пусть будет так: он сильный практик, но нисколько не комиссар.
3
…Ходили-бродили Братов с Ляминым по всему хозяйству, подтянуло животы. Столовой в Горелом нет. Даже в страдную пору не заведено кормить в поле горячим обедом трактористов и комбайнеров…
Зашли в магазин. Под вывеской универмага здесь торгуют продуктами и промтоварами. Двое продавцов, человек пять покупателей. Из съедобного оказалась ржавая хамса на дне бочонка и пересохшее печенье на донышке ящика. Взяли того и другого по сто граммов. Люди им посочувствовали, — как же таким завалящим продуктом будут закусывать «товарищи уполномоченные»? Старый дядька, длинный, поджарый, с ехидцей подал совет:
— Толканитесь-ка вы к нашему господину, Котофею Собакевичу, подойдите с низким поклоном к ему. Он гостей жалует — будь здоров! Летось, эдак-то проживал некоторый кадемик с Москвы. Сидертацию какую-то составляет, чтобы на профессора выдвинуться. Корней ему — с полным удовольствием: заказывайте со складу: хотится яичек — яичек, медку хотится — медку. Мясца, сальца, маслица, — у нас любой продукт в запасе имеется. Ну, научный тот гражданин — спасибо, спасибо, — давай, значится. Посиживает в конторе, сыт-доволен, цифры с отчетов списывает, какие там ему нравятся. Недели две никак сидел списывал и все фуражировался со складу. Хозяйка ему пекла, варила, жарила-парила. Кончилась командировка, бухгалтерша ему подкладывает под нос выписочку: накушано вами, говорит, в сумме девяносто восемь рублей шашнадцать копеек. А у кадемика в кармане такой суммы не насчитывалось, — как быть, что делать? Срамота, и только! Пуще того, глодало ему сердце сомнение: как так, ведь даже в самом что ни на есть шикарном ресторане, и то, думается, не содрали бы столько, как в этом проклятущем Горелом! Ну, как я уже докладывал вам, наш Корней до высоких лиц человек уступчивый. Сейчас же предоставляет отсрочку платежа. Не беспокойтесь, пожалуйста, товарищ такой-то, а поезжайте со спокойной душой в столицу, оттудочка при первой получке и сделайте перевод на наш текущий счет. Вот какое нисхождение было оказано порядочному человеку… Може, и вам пофартит — спытайте удачу. Спытайте!
— Ох, Шургин! — укоризненно качает головой седенькая покупательница. — Ну, Шургин! У тя на языку черт горчицу тер. В печенках, что ли, он у тебя засел, Мартынович? Лучше б за погоду потолковал, чем кости хозяина перетряхивать. И без тебя, — куды не пойдешь, токо и слышится: Мартын, Мартын, Мартын, Корней, Корней, Корней… В старину господа бога не чаще поминали.
«Вот оно что, — отметил про себя Илья Павлович, — значит, это и есть знаменитый гореловский „правдоискатель“, у которого с председателем стародавние счеты, — „рога“, по-здешнему…» Такая встреча заставила Братова призадержаться в магазине, послушать, какие истины еще выскажет говорун. Сделал вид, будто интересуется промтоварным отделом, прошел к другому прилавку. Лямин его не торопил.
— Кому интерес обсуждать природу? — развел Шургин метровые ручищи, отвечая на старушкино замечание. — Погода — явление страномическое. Какая она ни есть, с ею надо мириться. Наша тема на злобу дня, понятно тебе? Я вот на свете, Потаповна, прожил ажник шестьдесят два года. Поизъездил многие разные местностя. Двадцать годков отбухал в подземной шахте, не считая, сколь окромя того отъешачил в родном, — чтоб ему пусто! — колхозе… Н-но нигде! Слышь, нигде! Отродясь никогда не видывал, чтобы колхоз — колхоз! — продавал на базаре вышни… стаканами!
— Ох! Ох! — отмахнулась, как от назойливой мухи, Потаповна. — Поинтереснее ничего не смикитил? Уж я подумала было, чего дюже путное родишь. Эко сколь долго ты к ему подкрадался, эко тяжко лезло оно из тебя! А ты — «вышни стаканом»! Людям, которые слухают, стыд за тебя. Эка важность — на стаканы торгуют аль на фунты?
— Слабо варит котелок, дак помолчала бы, стара.
В разговор вступает старший продавец, невысокий, конопушчатый, с подкупающе-искренней интонацией речи, которого все называют просто Ванюшей.
— Вышни — это чепуха, чхать на них, Семен Никанорыч. Мы обязаны болеть по глубоким вопросам. Я почему был вынужден уйти из колхоза в торговую сеть? Да потому, что дышать, товарищи, стало нечем! Ибо для нашего управителя человека вовсе как бы не существует, а существует для него лишь рабочая сила, подобная живому тяглу. Нам, работягам, по его заключению, ничего более не надобно, как только кус хлеба в рот да чтоб штаны не в заплатках. Возьмем обыкновенный свежий факт. Комбайнер Степан Игнатьевич Голяткин каждый день обмолачивал хлеб с тридцати пяти гектаров на самоходном. Это подвиг или что? Но где о нем написано? Нигде! Заведующая клубом хотела вывесить «Молнию»: берите пример с передовика! Так что вы думали? Хозяин вызвал Людмилу в кабинет, постукивает карандашом по столу: «Занимайся танцульками, за это тебе деньги платят. А в наши хозяйственные дела своим носом не лезь. Мы не позволим портить наших людей. Они и без вашей похвальбы сами собой портятся…» Это кто такие речи ведет, товарищи?! Это председатель, это коммунист говорит?!
Так заместо «Молнии» молодежь сочинила частушку:
Комбайнер Степан Голяткин,
Зря ишачишь без оглядки:
И тебе, — единый черт, —
Как бездельнику — почет.
Критика прямо в глаз. А Корней Мартынович и не моргает.
— Мы с тобой, Ванюшка, тоже беспринципные, — пробурчал Шургин, принимаясь сворачивать «козью ногу». Прикурил и снова завел долгую речь. — Беспринципность наша в том, что вякаем, вякаем как голопузые цуцики с-под ворот. Пи-и-са-а-ть! Пи-и-сать надо! Выше и выше! До возглавляющих органов доходить. Капля по капле — и камень обязан треснуть. Возникает в поле зрения вопиющий факт — бери его на карандаш, фиксировай! Сообщай куда следует, не жди когда покроется пылью забвения. А нам с тобой иной час лень перышко в руки взять. — Шургин выпустил тучу дыма, покрыв синей завесой половину торгового зала. — Я это нынче с утречка пораньше сбегал помогнуть дочери на свекле. Что ж оно, братцы, там деется! Со стороны глянуть — и то сердце кровью захлебывается. Каторга! Руки отваливаются у горемычных наших бабеночек. А через что такая безобразия? Через то же самое Корнеево козлодумство! Известное дело, свекла у нас культура новая, не ахти как освоенная и, так сказать, Корнею насилком в план заведенная. Но значит полагается еённую агротехнику доскональным образом изучать! Та́к, не́т, я вас спрашиваю? А у нас — тыр-мыр, как зря посеял, — на́, свекла, расти. Теперь вы, дуры-бабы, копайте вручную, животы надрываючи. Мало бы что она тебе, свекла, не нравится. А ты вникай, —
