На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— У кого — «у них»?
— У бухгалтерии, что ли… А може, и у Мартыныча…
Чувствуется, женщины не безграмотны, а и впрямь ничего не знают. Как бы тоже намекают, что они в колхозе маленькие люди. Стоит ли заговаривать с ними о соревновании…
В котлах варятся мелкие корни — хвостики, отход сахарной свеклы вместе с ботвой… «Минутку! — мысленно остановил себя Братов. — Почему, собственно, так много этих самых „хвостиков“? Что, такая в „Ленинском пути“ выдалась нынче сахарная свекла?! Или ее не прорывали, а тем более не проверяли? Странно… На нормальных плантациях хвостиков днем с огнем надо искать…»
Отвар и паренку женщины перечерпывают из котлов в кадки, сдабривают серой мучкой из зерноотходов, в которых, очевидно, преобладает сорняк, а хлебные зернышки лишь «пропрядывают»…
— По скольку этой мучки даете?
— Не знаем… — Старшая поправила косынку, подумала: — Шестьдесят три ведерки на триста семнадцать откормышей привозили утресь. Это по сколько же? Мучка дюже легкая, почти сама мякина и лебеда…
Гадай тут — «по сколь». Один хозяин, наверное, знает, подсчитывал. Илья Павлович представил себе ход его рассуждений: дровами можно сэкономить хлеб, дрова почти дармовые, от прочистки колхозных лесов. Огонь сварит — желудку проще перерабатывать, полнее усваивается питательность корма. Тепло вместе с вареным кормом поступает в брюхо, значит, на согрев тела не тратится теплота крови…
Братов прошел напоследок и через свинарник-маточник. В бетонных камерах-одиночках, от прохода отгороженных железной решеткой, спали супоросные туши, досыта накормленные, старательно обихоженные. Кое-где возле соскастого брюха матери копошились бело-розовые, как ангелы, поросята. Здесь содержался особого сорта товар и по давней традиции к нему было отличное отношение.
А через несколько минут перед Братовым открылась разительно иная картина. Время повелело, и Корней Мартынович вынужден был закладывать большой современный силосный бурт. И до чего же трудно было ему переламывать себя, творя немилое, нелюбое дело! В результате получилось такое, что курам на смех. Мудруя в своем стиле, он приказал валить кукурузную сечку не где-то на ровном возвышенном месте, как рекомендовано, а в заброшенный карьер кирпичного завода. Отмерил шагами узкий конец этого искусственного оврага, его вершинку… А когда насыпалось массы вровень с берегами, трактору стало тесно и очень неудобно трамбовать. Вчерашним днем гусеничный дизель, подкатись близко к крутому откосу, пополз вниз да и опрокинулся вверх тормашками. Трактористу чудом удалось выскочить из кабины.
Сегодняшним утром хозяин навел следствие, отчего-почему такое приключилось, и приказал строжайше, чтобы трактор двигался лишь поперек карьера, и ни в коем случае ни в каких других направлениях…
Когда Илья Павлович приблизился к тому злополучному силосному оврагу, там как раз люди заочно судили председателя.
— Приказал трамбовать от сех и до сех, — исполняй знай! Сел бы сам, попробовал…
— Сопреет силос, кому тогда отвечать? Ваньке?
— Пускай преет. Об том думать не твоя задача.
— Не твоя, не моя… Вот так-то у нас идет непутем.
Илья Павлович осторожно вмешался:
— Товарищи, а почему вам не сделать отлогий скос, чтобы трактор мог спокойно съезжать донизу. Трамбуйте по-людски, о чем спорите?
— Ага, отлогий! Придет, глянет, — не будешь знать, у какого бога просить защиту! Заставит обратно в гору перекидать, чтоб не полого, а круто обрывалось. Вы — кто? Экскурсант? Тогда, конечно, вам простительно… Учитесь у нас, мы люди не гордые, — покажем все как есть и растолкем… растолкуем, то есть.
В дюжину крепких глоток загоготал народ. Среди шоферов и трактористов стоял-помалкивал инструктор райкома партии, прикомандированный к «Ленинскому пути».
— Лямин, Сидор Андреевич, — отрекомендовался он Илье Павловичу.
Офицер в отставке. Седовласый, но еще довольно бодрый, легкий на ногу, подвижный товарищ. С первой минуты он дал понять Братову, что не в силах «осуществлять влияние», не получается у него ничего по части «контроля над хозяйственной деятельностью».
Еще два года назад Сидор Андреевич был председателем колхоза в деревне Провалье, по соседству с Горелым. Бедное, вконец закредитованное хозяйствишко, какое ни один из семерых послевоенных председателей не смог вытащить из нужды.
В поисках выхода для Провалья райком предложил «Ленинскому пути» укрупниться вдвое за счет бедного соседа. Корней Мартынович соглашался при одном условии: людей, мол, примем в члены колхоза, а всю провальевскую землю разрешите нам списать в неудобье, — мы на ней вырастим лес. Такой лес, какой тут стоял тыщу лет назад и который напрасно раскорчевали наши предки.
Костожогов прекрасно знал, что провальевцы станут работать еще лучше гореловцев, потому что не избалованы платой за труд, зато испытаны безысходной нуждой. Ну, провальевские песчаники — на кой черт, когда со своими еще не до конца сладили. Засажать их соснами, березами — самый верный исход!
Кто знает, может, оно и разумно было бы, да кто разрешит списывать в неудобья тысячи гектаров, что издавна числятся пахотными. Нет такого права ни у кого!
С тем и отступились от Костожогова. Передали Провалье животноводческому совхозу. Ныне там вместо комплексного хозяйства одна большая ферма молодняка крупного рогатого скота. Лямин не захотел быть управляющим телячьей фермой, и, спустя время, его взяли в штат райкома партии. А поскольку он живет в Провалье, — имел счастье, будучи там председателем, поставить собственный дом, — то его и прикрепили по соседству к «Ленинскому пути». Дескать, на-ка, поруководи Костожоговым, коль не сумел поднять Провалье.
Такая вот усмешка судьбы. Сидор Андреевич перед новым знакомцем не пытался затушевывать горьковатой комичности своего положения. Смех-грех, — а работать надо.
Братову не хотелось так скоро расставаться с симпатичным собеседником, который мог бы доверительно и свободно ввести его в курс всех гореловских дел. Ему полезен именно такой гид, что знает колхоз изнутри и в то же время обозревает его с районной колоколенки.
Лямин для чего-то расстегнул свою дерматиновую планшетку, пощупал, целы ли какие-то бумаги, не стал их доставать и вновь прищелкнул застежку.
— Идемте со мной, если свободны. Я не был на свекле с пятницы. Правда, там хоть и не показывайся. Шумят женщины…
— Да, шумит, шумит и плачется гореловский народ, — подтвердил Братов. — Имел случай убедиться.
— Заметили, что единственная тема в спорах и гаданиях — скоро ли снимут председателя, или еще продержится?
— Что вы, что вы! Этого пока передо мной не раскрывается! Было бы несерьезно с моей стороны вступать в подобные споры… Побуждать кого-либо к таким откровениям… Нет, нет! Никаких предвзятостей не желаю… Вы, Сидор Андреевич, вы лично, — тоже не любите Костожогова? Простите за прямоту.
— Тяжело с ним не только что колхозникам, а и всем нам в районе.
— Ему действительно угрожает снятие?
