На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
— Си-ди! — я те приказываю. Опосля вместя пройдем. Сам буду тебе скурсаводом.
— Вы на ногах не держитесь.
— Кто? Я-а?!
— Позвольте. Я лучше один похожу. До свидания, будьте здоровы. Это что напротив вас — телятник? С него и начну.
Не тут-то было. Проявив неожиданное проворство, дедок вскочил, поймал Братова за плащ и буквально повис на нем.
— Самоправничать?! Я те приказал: никуда не пойдешь! Вопче, у нас закон: без письменного мандату не приказано пропущать. По тебе, может, ящурная микроба полознет, а ты прешь!
Не желая обострять инцидента, Илья Павлович пробовал мирным путем, шутками отвязаться от цепкого стража. Выручил молоковоз. Он погрузил у телятника на повозку опорожненные фляги, приблизился, изучающе смерил холодным взглядом фигуру гостя, строго спросил:
— Вы — кто?
Удовлетворенный обстоятельным ответом Братова, сказал старику:
— Пусти, дядь Кузьма. Ну, чего ты схватил человека и держишь? А вы, гражданин, не ходите сами собой. Животновода найдите. Давеч видел, где закладают силос, возле кирпичного стоял с мужиками.
Илья Павлович не был уверен, что ему очень нужен животновод. С удовольствием ощутив свободу, поспешил удалиться в противоположный конец городка. Там легонько дымила труба кормокухни, какой-то парень сваливал воз хвороста, и плотник чинил опрокинутую кверху осями телегу.
Эти двое оказались тоже симпатичными, рассудительными людьми. И они с первых слов сообщили незнакомцу, что колхоз, конечно, хороший, но… вот работать в нем скучно!
Это надо же, — как заученное! Как отрепетированное для каждой встречи с новоприезжими!
— Ежели вы с области, то, значит, с проверкою, — это мы понимаем. Извините, конечно. Много наезжают к нам, а все никак порядка не установят.
— Разве вы не знаете Устава: члены колхоза сами решают все свои внутренние дела. Вы одни здесь — хозяева положения.
— Для красного словца только — «хозяева»… — махнул рукой плотник, поплевал в ладони и взялся за топор. Тюкнул раз, другой и опять воткнул в жердину. — Вышняя власть завсегда была самая сильная. А мы тута… все такие, не хуже вон того придурка, с которым вы посиживали на лавочке. Мы вас приметили, — видим, кто-то с начальства…
— Почему — придурка? Кстати, что это за Кузьма, кто он такой?
— Так. Никто.
— А все же, — настаивал Братов. — Интересно знать, с кем же я, как говорите, посиживал?
— На кой он вам сдался! Либо и так не видите. Пустой мужичонка. Одинокий как перст. Прижился тут на ферме. Купит буханку хлеба — на неделю ему, беззубому. Доярки нальют молока. Сплетет из лозы кому-нибудь по заказу гнездо для гусыни, — выпьет чекушку и возгордится. Зачнет из себя воображать: «Я! Я! Ты не знаешь, кто такой я!» Говорит, я еще с кех пор в колхозе «делектор животноводства!»
— Товарищи дорогие! — изумленно воскликнул Братов. — Да неужели это он и есть тот самый Кузьма? Кузьма Игнатьевич, да? Телегин его фамилия?
— Игнатьевич, а может Иванович, Телегин или Повозкин… Отчего вы к нему с таким интересом?
— Да ведь как же! Его имя в историю вашего колхоза вписано. Только он в книжке назван директором не животноводства, а коневодства. Это он жеребят с рук выпаивал, если матка болела или подыхала. Дневал-ночевал на лугу с жеребятами.
Молодой и старый, что-то вспоминая, уставились на взволнованного «ревизора». Плотник почесал поясницу.
— Пожалуй, оно так и есть… — согласно покачал головой. — Он самый. Кузьма. Об ем писали в газетках. Дак то еще когда было! Сразу по закончанию войны. Наскучила всем война, люто взялися за работу… Но во-о-ды утякло!.. Было времечко. Много нас почитали, расхваливали под кажен праздник и по будням не забывали. Мы же наперед всех отсевались, наперед всех красный обоз хлеба снаряжали на лошадях, на быках, под новыми завсегда флагами… С песнями девки на мешках, кнутиками помахивали… Потом это, с какой-то поры надоело, видать, хвалить, — забросили Горелое. Никому не нужные. И не то ваш Кузька алкоголик, — все мы нынче — никто. Старое добро забывается, порастает травой-полыном…
Парень слушал дедову речь с открытым ртом. И он решился подать голос:
— Х-ха! — тряхнул витым чубом. — «Директор! — вошеводства!» Во всяком случае никакого не коневодства. Едрена-зелена… Ну, а мы с тобой, Осип Петрович, над чем заведующие?
— Молчи, Санька. Поняй лучше за другим возом, а то тебе и полушки не выведут за нонешнее число.
Рядом в загоне, пригороженном к дощатому сараю, рыскали подсвинки. Странные то были существа! «Как же это так? — думал Илья Павлович. — Видишь упитанных лошадей. Противны глазу скопища жирных голубей, что поганят клубную крышу… И вдруг — эдакое „сало“ прыгает. Подтянутое, краснозадое, на тонких высоких ножках».
Илья Павлович еще раз оторвал плотника от дела, попросил объяснить эту картину. Хотя старик ничем не заведующий, зато всеведующий.
— Чего свинушки поджарые? — выпрямился Осип Петрович. — А какими же им теперича быть? Хозяин не особо уважает таких, которых приказывают на мясо выращивать. Не по времю, говорит, животинка. Откармливать ее вовсе не выгодно. «Нахлебники»! Тот хлебушко, что они пожрут, сподручнее продать на базаре. Без никакой мороки, а выручка верная. Чего ради шило на мыло переводить? А вот поросятишки, молошные, сразу с-под матки — то другая статья. Денежный товар. Покидал этих сосунков в кошель и на рынок. Из такого расчету мы и держали свиноматковую ферму. Сыздавна так повелось. Ладные поросятишки удавались! Налитки! Весь район за нашими гонялся. Бывалоч, не дадут стать, рвут и кабанчиков, и свинушек, прямо до драки. Ну, тута большого ума не надо. Базар сам цену подсказывает. Вы вон в ту каземату зайдите, на сравнение с этими шкилетами… То не свинушник, а прямо тебе свинячьи кватеры. Энтим-то откормышам-обдёргишам и дырявая загородка сойдет.
Парень Санька, тронув было коня, обернулся:
— Про утей скажи, Осип Петрович. Ути тоже было не съели председателя. Ладно скоро с ними расправился. А то еще овцы…
— Ну тебя, Санькя! Ути, овцы… Поняй, поняй!
…На кормокухне сыто чирикали сверчки. Какие-то они здесь чересчур смелые, раскричались средь бела дня. Илье Павловичу представилось, будто попал… — Ну, право же, так! — попал во вторую половину девятнадцатого века. Ни единой приметочки нашего времени. В любом колхозе давно не так. Всюду действуют кормоцехи, оснащенные кое-какой механизацией. А здесь…
Громоздкий очаг с четырьмя вмазанными в топки сорокаведерными котлами. Над ними колдуют пожилая и молоденькая свинарки. Интересно, что им платят за труды?
— От привесов начисляют вам заработок?
— А мы не знаем.
— То есть, не знаете, за что работаете?
Казалось, они вполне равнодушны к этому.
— Те месяца выводили по ноль семьдесят пять за сутки. А за сентябрь еще не слыхать, почем рассчитают. Делов-то прибавилось,
