На рассвете - Игорь Семенович Чемеков
Без хозяина можно ли проходить в ворота?
Кое-что разглядишь и с улицы. Здесь гудят электромоторы, сыто бормочут сложные сортировки. И опять отмечаешь контраст: пустующие улицы села, а тут скопление работающего народа!
Амбары с навесами замыкают бетонированный двор в тесный квадрат. Для выезда порожняком устроены задние ворота, видом попроще главных. Под навесами и посреди двора высятся горы запыленного и уже отработанного зерна, отливающего тускловатым тяжелым золотом.
Хлебный склад — он не сердце ли всего колхоза?
Или грузный его желудок?
Стаи голубей… Вон они и отсюда видны. Олицетворение сытости. Спят на крыше клуба. Им до корма — крылом махнуть. А если лень махать, можно просто на лапках пешком дошлепать.
Девушка в красной шелковой кофточке под серой жакеткой, как снегирь, выталкивает со двора велосипед.
— Вы, случаем, здесь не начальница? — приостанавливает ее Братов.
О, нет, какая она там начальница. Даже и не совсем колхозница. В свое время окончила десятилетку, а теперь уже на четвертом курсе заочного экономического факультета. Летом работает в поле, на свекле, а два дня в неделю — свободна, задания выполняет. Заскочила на склад поинтересоваться, как выглядит хлебный враг — долгоносик… О нем также надо экономистке иметь представление…
— Ну, и как же он выглядит?
— Ой! Совсем мелконький! В лупу надо рассматривать. — Что с ним делают?
— Отвеивают. Сыплется сквозь решета в особый мешок…
— А потом его куда?
— Унесут, наверное, польют керосином, сожгут.
Илья Павлович притворился незнающим. Ему приятно было поговорить с человеком в цветущей молодости, с заочницей. Как она, так и он знали, почему именно в эти дни развернулась решительная война с долгоносиком. Даже до области дошел слух. По многолетнему обычаю Корней Мартынович всякий раз завоевывал первую в районе квитанцию, отправляя в заготовку старое зерно. В других хозяйствах старого хлеба не сохраняется, а у Костожогова всегда в избытке. Так вот, нынче первая квитанция чуть было не выскользнула из его рук. Элеватор вернул пшеницу, зараженную долгоносиком. Катастрофа! Не мог сам себе простить, — как же так получилось, что загрузили машину неподработанным зерном? Кажется, впервые в жизни Корней Мартынович почувствовал жестокое угрызение совести. А до этого пребывал в полной уверенности, что поступает благоразумно. И посудите сами, — разве хлеб теряет свои качества, если в чистоте и сухости пролежит два, три года, а хотя бы и десять лет? Притом же зачастую случаются дождливые уборочные. В колхозах и на элеваторе мучаются с влажным и засоренным хлебом. А тут, пожалуйста, «Ленинский путь» гонит в заготовку машину за машиной, сотнями центнеров чистое, как стекло, и до звона просушенное зерно. Кому бы это могло не понравиться?
Так-то оно так, но вот случилось неладное, и на душе председателя скверно.
Правда, Корней Мартынович сумел выкрутиться и нынче — ему тотчас удалось намолотить машину свежего зерна и просушить многократным провеиванием, благо на гореловских супесчаных буграх рожь поспевает раньше, чем на черноземах окрестных сел. И снова первая, хотя и горькая, квитанция — у «Ленинского пути». Как первый приз в ежегодных хлебосдаточных «состязаниях»…
…Ломится двор от хлебных заносов, как метельной зимой от крутых сугробов. Вот она, живая наглядная иллюстрация к лекции Костожогова на тему «экономить в большом и малом», которую он однажды прочел на семинаре в районном парткабинете.
«Каждый колхоз должен быть как ячейка полная медом. Наливать надо колхоз до краев…»
Гудят неустанные электромоторы. Сыто бормочут сложные сортировки. Проклятые амбарные долгоносики вытрясаются из зерновой массы и собираются, как положено, в особый мешок. «Пчелы старательно чистят свою „ячейку“».
У Ильи Павловича не было желания подсмеиваться над Корнеем Мартыновичем. От контрастных впечатлений у него начинали кружиться голова. Сможет ли он сделать категорический вывод: надо ли быть Костожогову далее председателем или необходимо скорее освободить от него колхоз?..
…У подъезда будущего правления появился дед. Неопрятная бороденка, волосы «под горшок», заплатанный пиджачишко, заплатанные порты, сапоги каши просят.
Илья Павлович подошел к нему, поздоровался. Приметил — глаза у деда прищуристо-зоркие, с ироническим блеском.
— Сколько вам лет, дедушка?
— Давно на девятый десяток перевалило.
— Бедновато живете? Отчего так плохо одеты?
— Э-э! — скрипит дед, отмахиваясь заскорузлой ладошкой. — Какая нужда обряжаться. Никакого даж антиресу. — Показывая на клуб, сообщает, что это прежде церковь была, а он при ней состоял звонарем.
— Вот то была жись! А нонича — что?!
— Зато небось в эту прежнюю церковь в кино ходите.
— И-ишшо чего! — возмутился старик. — Был однова… Е-е-рун-да! Веревкою не затошшишь боля!
— Удивительно… что вы так… Ну, а на это чудо как смотрите, на фонтан?
— Че-е-пуха! Нашшо он мне сдалси, ваш фонтал.
Видит Братов, разговаривать со старцем — от скуки только, лишь бы время убить. Но болтали они оживленно, и это привлекло внимание одной бдительной личности. Как-то вдруг Илья Павлович обнаружил, что прямо у него в ногах сидит на ступени подъезда тот давешний ухмыльчатый утконосый «дядь Петь», что вез на сером жеребце яблоки и посулился мальчишек посыпать дустом. Уселся он как-то по-лягушиному, насунул кепку низко на лоб и устремил вверх, прямо в рот Братову, свои коричневые маслянистые ернические глаза. Вначале «дядь Петь», слушая разговор приезжего с дедом, хыкал да гмыкал про себя, а потом осторожно начал вставлять замечания: неправильно, дескать, Архип Матвеич, — в кино ходить надо, радио тоже полезно слушать, и одеваться не мешает почище, — ведь ты за внуками живешь без нужды. Городского человека вводишь в заблуждение. Товарищ подумает, что наши колхозники — люди серые… Нехорошо!
— Вы что, специально к нам? Командированный? — улучив подходящий момент, спросил он Братова самым учтивым тоном. — Наверно, председателя ждете. Навряд скоро появится. Где-нибудь на поле.
— А вы кто? — спросил Братов.
— Никто, так… Садовод.
И тут же с охотой принялся докладывать, что садов в колхозе уже более ста гектаров разведено. Нынче на плодоносящем участке неплох урожай. Весь сад кругом огороженный. Охрана поставлена крепко. Баловства почти не случается.
Как раз к его словам по-над оградой мимо клуба неверной походкой плетется понурый, весь мятый-жеваный человек. Садовод радостно оживляется:
— Да вота он! Гляньте на него! Чудо гороховое, тот самый инвалид, который к нам в сад забрался. Ха… Пенсию получает приличную, всю как есть на водку просаживает. Жена и та от него отказалась, выгнала.
— И сильно изгрызли его ваши собаки?
— Кто вам сказал? Пустяки! Брешут люди. Порвали китель, на теле синяков местами понадавили… Не то чтобы вовсе в
