Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Урок длится сорок пять минут, — сказал он, — спросишь вас, а объяснять и некогда. Лучше я объяснять стану.
— Ну объясняйте, — загудели, ученики. — Мы любим, когда нас не спрашивают.
— Я вам буду объяснять Парижскую коммуну, — сказал Восторгов, припоминая факты, которые он слышал от разных докладчиков. — Парижская коммуна, — продолжал он, делая широкие жесты, — это великое восстание рабочих. Нет, не восстание — заговор. Рабочие взяли власть в свои руки и держали ее семьдесят два дня.
Фактов хватило только на десять минут. В других местах он мог бы их растянуть и на целый час. А перед Пахаревым ему было стыдно. Силы окончательно оставляли его. Он заметно мучился. И вдруг вспомнил, что можно говорить еще «об ошибках коммуны». Голос его зазвучал смелее, но на этом месте ученик поднял руку и сказал:
— Мне казалось, что Парижская коммуна была не заговором…
— То есть как это так?
— А так. Парижская коммуна была революцией…
Предательская бледность овладела лицом Восторгова. Он вынул платок и вытер лоб. Потом сказал, жалко улыбаясь, что допустил ошибку, и долго говорил о необходимости признавать свои ошибки, ссылаясь на высокие авторитеты.
— Довольны ли вы данным разъяснением? — спросил он учеников.
Ироническая усмешка проползла по лицу Женьки. Он ответил снисходительно:
— Ладно, чего поделаешь, раз покаялись. Лежачего не бьют.
Класс ликовал.
Оставалось еще добрых десять минут до звонка. С напускной бодростью Восторгов прошелся по классу, напрягая память. Ему пришлось один раз писать статью «Организация детской среды».
Он радостно воскликнул:
— Теперь я поведу рассказ на тему «Организация детской среды».
Ученики лукаво заулыбались. Пахарев поник головой.
— Известно, что дети — цветы жизни, — выпалил Восторгов патетически.
Хохот залил аудиторию, и остановить его уже не было возможности. Пахарев поспешно поднялся и указал учителю на дверь. Тот точно пришибленный под гул, визг и хохот вышел за Пахаревым на лестницу.
Задыхаясь от гнева, Пахарев спросил его:
— Как вам не стыдно. Ведь вы — представитель прессы.
Он потянул Восторгова за собой на ступеньку ниже.
— Хотел бы я знать, зачем вы носите удостоверение об окончании педагогического вуза?
При этих словах Восторгов покачнулся и стремительно побежал по лестнице к выходу. Пахарев видел, как тот натыкался на учеников, потом подбежал к калитке и не отворил ее, а перепрыгнул. И уж спокойнее пошел вдоль улицы. И вскоре исчез за углом. Конечно, он больше не появлялся в школе.
Третьего учителя Пахарев разыскал на салотопке потребкооперации, в одном местечке за городом. Это был профессор биологии, убежавший в Октябре из губернского города, во время перестрелки между красногвардейцами и эсеровским полком, засевшим в солдатских казармах. Он с перепугу убежал из дому и очутился в уездном городке, где и нашел пристанище. Когда гражданская война закончилась, он не захотел переезжать в свой университетский город, потому что не верил, будто беспокойства прошли, притом же работа его устраивала. Он знал, как варить клей из костей и хрящей павших животных, как гнать деготь, в котором так нуждалось окрестное крестьянство, как бороться с вредителями полей, садов и огородов. Для местной потребкооперации он был клад. Ему выстроили в лесу подле салотопки теплую избу, которую он превратил в лабораторию, в ней производил свои опыты.
Когда Пахарев узнал, какой человек обретается здесь, он обрадовался и разыскал его. В избе, загроможденной кусками дерева, скелетами зверей и птиц, гербариями растений, склянками, колбочками, всякого рода самодельными приборами, профессор с густой большой бородой и в холщовой одежде показался Пахареву средневековым алхимиком или русским колдуном.
Профессор, поняв, чего от него хочет Пахарев, согласился дать пробный урок, к которому тщательно стал готовиться. Семь лет он был вне интеллектуальной среды, жил в лесу, людей не видел, кроме скандальных возчиков, которые привозили ему материалы. Он ничего не знал из того, что уже прочно вошло в советский быт. И это сразу обернулось неожиданными для него неприятностями. На лестнице, по которой он шел, вслед за ним двигалась озорная лавина школьников.
— Тише, дети, пожалуйста. Тише, — сказал, профессор.
— Мы — пионеры, — важно ответил Женька Светлов.
Сердце профессора сжалось. Он не знал значения этого слова, он понял, что допустил какую-то антипедагогическую оплошность и произнес:
— Прошу прощения, господа пионеры.
— Мы не господа, — хором ответили ребята, — мы из трудящихся. Из лишенцев в нашей школе очень мало…
Профессор явно почувствовал, что ошибся опять, он не знал, что такое «лишенец», и забормотал:
— В таком случае извините… извините…
— Не извиняем, — весело проскандировали ребята, которым фигура профессора казалась архаичной и смешной. — Ни за что не извиним.
Они взвизгнули от удовольствия и заторопились в класс весело, с предвкушением предстоящего занимательного события.
Когда профессор вошел в класс и увидел на стенах портреты, диаграммы, лозунги, призывающие к политехническому труду, он совсем оробел и растерялся. Ученики не сразу сели за парты, они разглядывали его, как диковину, и обменивались бесцеремонными замечаниями.
На первой скамье школьники сидели к нему спиной. Он подошел и тихо на ухо сказал им:
— Я прошу вас изменить позу. Это неудобно.
У него не хватило духу сказать — неприлично.
Ребята сели правильно. Но тут же к ним подскочили товарищи, снедаемые любопытством, о чем же с ними шептался учитель. И, узнавши это, они тоже повернулись к нему спиной. И профессор подходил к ним и уговаривал каждого сесть как следует.
Но как только он отходил от парты, ученики принимали прежнее положение. Так продолжалось несколько раз подряд. Профессор замучился, вытер пот с лица, вышел красным из класса. В учительской он написал Пахареву записку, что по состоянию здоровья не сможет вести занятий, и с облегчением отправился на свою салотопку.
15
Попытка вот этаким образом обновить кадры обернулась неожиданным фарсом. После этого Пахарев послал Елкину, с которым учился в институте и который теперь ведал школьным отделом губоно, отчаянное письмо, просил прислать учителей.
«Не надейся на других, Пахарев, — ответил Елкин. — Вези свой воз сам и не пищи. Везде, друг мой, кадров острая недостача. Но вообще-то постараюсь кого-нибудь тебе подбросить. Не унывай, а действуй».
Теперь Пахарев нетерпеливо ждал из губернии обещанного учителя. Прошла неделя, прошла другая, а учитель не приезжал. Пахарев выходил на пристань, чтобы его встретить, и всматривался в лица пассажиров. Нет! Все напрасно.
— Надул Елкин, черт полосатый, — ругался Пахарев. — Надул, хитрая бестия… Бюрократ. Сухарь!
А ученики все приставали:
— Когда же словесник приедет? Сняли старика и никого не дали. Выходит, и ваши обещания — сплошная липа.
— Потерпите немножечко, ребята, — отвечал директор. — В аппарате
