Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
В одну из прохладных осенних ночей он читал, лежа у себя в закуте. И вдруг хозяйка внизу крикнула кому-то:
— Сейчас, матушка, сейчас доложу, красавица. — И спрыгнула с лежанки.
У Пахарева забилась кровь в висках и застучало сердце.
Стремительно он выбежал на лестницу, задыхаясь от волнения, прислушался. Знакомый голос. Закутанная в шаль молодая женщина поднялась к нему снизу. Он взял ее за руки и ввел в комнату.
— Мария, вот не ждал! Марусенька! Милая Марья Андреевна, это вот да!
Она подошла к горячей печке, прислонилась к ней щекой и сказала:
— Как тепло у тебя. Да, ты живешь по-графски.
— Куда там! Хлеще. Две комнаты за семь рублей, в месяц с отоплением, освещением и обслугой: мажордом, эконом, шеф-повар, камердинер — все у меня совмещается в одном лице — в тете Симе.
— Познакомилась. Патриархальная душа, из повестей Лескова. Одно очарование.
Она продолжала стоять с саквояжиком в руке, не раздеваясь, чуть вздрагивая, явно наслаждаясь теплом. У Пахарева сжалось сердце. Заштопанные чулки, сношенные ботинки из брезента, прорезиненный плащ помят и топорщится… А Мария все жалась к печке, пугливо озираясь кругом.
— Почему ты так безбожно запоздала? — спросил он тихо. — Ну скажи. Я ведь заждался, спасу нет. Бумагу получил от Елкина еще неделю назад.
— Я не запоздала, — ответила она взволнованным грудным голосом, от которого у Пахарева остановилось дыхание. — Я не запоздала, просто не сразу достала билет. Все пристани загружены молочницами пригородных сел да продавщицами ягод, помидоров и огурцов, и меня не подпускали к кассе. А пароход ходит всего один раз в сутки, ты знаешь. Я, представь, четыре ночи дежурила на пристани. А денег в обрез, только на билет, — прибавила она тише и опустила глаза.
Раскуталась. Пуховая шаль покорно легла на плечи. Она стыдливо обняла, закинув руки за голову, и виновато улыбнулась. Улыбка эта вывела его из оцепенения. Он бросился вниз.
— Тетя Сима, тетя Сима. А мы, идиоты, все продукты полопали, — торопясь, зашептал он ей на ухо. — И конфеты, и яблоки. И даже воблу. И ничего у нас нет? Ах, тетя Сима, достаньте всего, и как можно скорее…
Старуха поднялась с постели, охая, и заспанным голосом сказала:
— Люди спят, Сенюшка, полуночь, кому охота в эту пору канителиться. Вот разве сходить к Федулу Лукичу? Уж он тебя уважит.
— Тетя Сима, — умолял он, — сходи к этому Лукичу. Скажи, что гости к Пахареву приехали… Экстренный случай. Он человек старого закала и все это насчет гостеприимства отлично поймет.
— Ну уж в таком разе сейчас, той же ногой…
Вскоре она явилась с узлом гостинцев и стала их раскладывать по столу:
— Ах, басарга… Да Акулинка… Как услыхала, что это для тебя, так тут же и вскочила с постели. «Я сама, я сама… Для такого красавчика, говорит, готова хоть каждую ночь вскакивать».
— Вот миссия… Тетя Сима, сама знаешь, я ее и не видел ни разу, эту Акульку.
— Что ж из того, что и не видел, зато она тебя уж давно узрила. Ведь она невеста на выданье, так ей и днем все мерещатся женихи. Часто ко мне прибегает то чулок связать, то погадать, то про монастыри расспросить или выпросить отводок от цветка… А уж я знаю, какой ей отводок нужен… Смекаю, да помалкиваю в тряпочку. Она, голубь мой, давно за тобой охотится. Каждый раз, как ты из школы идешь, она за простенок прячется и в окошко на тебя глаза пялит… бабы очень на нее смеются… и дразнятся… С ума сошла, девка… Конечно, тоже из своего антиресу… Естество-то созрело.
Пахарев расхохотался, а Мария только горько улыбнулась.
— Воспитания-то негде было набраться ей. Сызмальства Федул Лукич замест приказчика ее в лавке держит и не учил. Наряды да пряники — вся утеха. Мечтой приходится поневоле себя тешить. А мечта ее — выйти обязательно замуж, и за образованного. Бородачи — купцы, храпуны, пьяницы, захребетники, они ей изрядно с самого детства печенки проели. Вот она на тебя и зыркает… Уему нет.
— Успехом, видать, незаурядным пользуешься у местных девиц, — заметила Мария.
— Пользуюсь, но, к сожалению, и сам об этом не знаю. Тут как поживешь, так насмотришься всяких чудес. С одной стороны от меня — собор, с другой — молельня баптистская… Напротив — бакалейная лавка Портянкина. За окном тети Симы — околица, там по праздникам петушиные бои идут да драки — «стенка на стенку».
Тетя Сима поставила шипящий самовар, разложила гостинцы на тарелках и сказала:
— Ну, час добрый. Я — до подушки. — И ушла.
Мария оживилась, поглядела в зеркальце, потом поправила простенькое платье, плотно облегавшее ее фигуру. Он думал о ней с чувством нежной дружбы, волновался. Облил чаем белоснежную скатерть. За неимением штопора протолкнул в бутылку пробку карандашом и сломал его. Налил кагор в ее рюмку, а в свою позабыл.
— Церковное. Тетя Сима все иное на свете считает поганым.
Он восхищался ее чарующей естественностью, был рад, что обрел сильного сподвижника по работе.
— Но как тебя пустили сюда? Ума не приложу. Ведь ты у Елкина ходила в незаменимых. И как ты после этого выцарапалась в нашу глухую провинцию?
— Я твердо думала остаться на кафедре, как тебе известно. Но как раз к этому времени заболела мать… Мать была для меня всем. Я оставила кафедру, чтобы ухаживать за больной. Это тянулось полтора года: лекарства, пища… Издержалась, проела все до нитки… Она померла только на днях. Мне тяжело было оставаться там, и я сама попросила Елкина направить меня в район, подальше от города. А тут как раз подоспела твоя бумага в губоно. Я тем более была готова принять это предложение… Ты сам знаешь.
Она опустила глаза и смолкла. Воцарилось неловкое молчание.
— Расскажи о своей работе, — сказала она, увидя угрюмую складку над его переносицей.
— Работа сразу ставит каждого из нас на свое место. Чего мы только ни изучали в пединституте: палеографию, лингвистику, древнеславянский язык, теорию и психологию творчества, историографию, античность, латынь и т. д., но из этого мне ничего не понадобилось.
— Да и кто же точно знает, что надо изучать, а что не надо, — возразила она. — Ньютон всю жизнь изучал физику и небо, а закон тяготения открыл после того, как увидел падающее яблоко…
— Пожалуй, так, не спорю. Но все-таки обидно, что после всей этой премудрости я занимаюсь починкой парт, ограды, ремонтом стен и коридоров, изысканием еды для завтраков ребятишкам, топлива на зиму, бумаги, чернил и учебников. Я изучал воспитательные системы Платона, Руссо, Ушинского, Паульсена и
