Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Да ведь это главное в педагогике. И самое трудное.
— В этом я уже убедился. Самое-то главное в нашей профессии, да, может быть, во всякой другой, и не преподается в институтах: умение очеловечивать среду вокруг себя… Но этому научаешься только на практике. Как нельзя научиться воевать по книгам, а надо участвовать в войне, так и воспитывать по книгам нельзя, обязательно надо быть самому в окружении детей.
Время перевалило за полночь, а они все говорили. Семен еще налил в рюмки, бутылка опорожнилась.
— Ты и представить себе не можешь, как я рад твоему приезду… — сказал он. — Даже не верится. И как все удачно сложилось. Ведь я до сих пор не имею завуча. Некого поставить. А тут — как раз ты… Как манна с неба, честное слово.
— А этот ангел-хранитель твой — тетя Сима, кто она?
— Добрейшее существо. Но надо правду сказать, она пошлет каждого безбожника в огонь, чтобы только спасти его душу. Она одна — штаб городских новостей и слухов. Я уже в курсе всего городского быта и семейных дрязг всех именитых людей… Она одна вмещает в себе все залежи народного языка и бытовых устоев, это и Даль, и Островский, и Мельников-Печерский, и Лесков, и Афанасьев. Вот ее в академию бы, к братьям Соколовым, она затмила бы всех фольклористов и этнографов… там… это — клад. Только слушай, закрома ее памяти неистощимы… Идеология же пряма и проста: все старое хорошо и мило, все новое безбожно. Лечит болезни, гадает, предсказывает будущее, сватает, заговаривает, привораживает. Словом, умеет все.
Марья Андреевна стала веселой.
— Помнишь, профессор Глинка, про-фес-сор! Накануне праздника вывешивал на кафедре объявление: «По случаю заутрени лекцию переношу…» Вошел в энциклопедию Брокгауза. А уж что тут говорить про тетю Симу… Только грубые суеверия профессоров называются заблуждениями. Наш профессор Смирнов все несчастья в мире объяснял тем, что много родится детей у трудящихся, вот и не хватает пищи. Отсюда и бунты и революции… Родила бы меньше — и блаженствовала бы планета… Ясно и просто… Этот жалкий мальтузианец так и остался при своем и спился у себя в Саратове.
Стали вспоминать своих профессоров и всем перемыли кости. Потом перекинулись на друзей и товарищей. Одни выдвинулись на административном поприще, как Елкин, другие ушли в науку, третьи затерялись в провинции, четвертые в поисках счастья перелетают сейчас с места на место. Видели и такого, который стоял на базаре пьяненьким и клянчил у прохожих с протянутой рукой.
Они переговорили все, торопясь, прерывая друг друга, все более душевно сближаясь.
Мария встала и обозрела комнату: неугасимая лампада горела перед иконостасом, пышный фикус упирался в потолок, на окнах под тюлевыми занавесками рдела герань… Под ногами пестрые яркие мещанские дорожки. Взглянула на часы и ахнула:
— Ох и разговорились, утро скоро… Голубчик, я — пьяна…
Она поднялась, раскрасневшаяся, глаза ее блестели и сияли, как сомнамбула протянула к нему руки, не двигаясь вперед, — жест мольбы, робкой и стыдливой… Семен подвел ее к спальне, не отпуская ее руки из своей.
Она была в него влюблена, когда они учились в институте, но никогда ни словом, ни намеком, ни движением не выдавала своих волнений и намерений. Изо всех сил она свое чувство старалась ото всех скрыть. Да разве это можно скрыть? В студенческой среде это являлось предметом постоянных прозрачных намеков и забавных дружеских шуток. Мария демонстративно сторонилась мужчин, порицала ухаживания и все, что выходило за рамки учебно-товарищеских взаимоотношений, открыто презирала.
Он расторопно и пугливо пожал ее руку, не перешагивая порога спальни, и сказал:
— Сам я внизу, у тети Симы на раскладушке переночую. А утром пойдем в школу, оборудуем тебе комнату в моей директорской квартире, которая пустует.
И тут же спустился вниз, оставив ее в полной растерянности.
Оставшись одна, она поглядела в окно: город спал, деревья спали, собаки спали. Подумала с горечью: «Всегда он ценил во мне только учительницу. Может быть, я напрасно гоняюсь за жар-птицей своего счастья?.. Впрочем, раз приехала, то пей чашу до дна…»
А Пахарев тоже лежал с открытыми глазами, лампадка теплилась перед образами, тетя Сима спала, зато неугомонный сверчок трещал на печи.
Мария Андреевна Пегина была и горда, и самолюбива, и дисциплинированна, и осторожна — словом, была волевой женщиной. И он понимал, что если она добилась назначения сюда, не в состоянии справиться с собой, то это стоило ей немалых душевных жертв и мук. Он был, конечно, рад ее приезду — о такой учительнице, самоотверженной и опытной, он мечтал. И в то же время это пугало его, отягчало душевным беспокойством, которое именно сейчас было более чем некстати. Ведь он никогда и не думал связывать судьбу свою с нею. Поэтому и раньше он не позволял себе подавать ей какую-либо надежду. Тем не менее он чувствовал себя и неловко, и вроде как бы виноватым перед ней. Не то останавливало и смущало его, что она была на десять лет его старше и уже испытала неудачное замужество (ходили слухи, что она прогнала мужа в первую же брачную ночь), — он лишен был предрассудков подобного рода, а то, что, кроме уважения к старшему коллеге, он ничего другого к ней не мог питать.
По-видимому, она это угадывала, потому что всегда норовила относиться к нему как старшая сестра, со снисходительной простотой и бесстрастной благожелательностью. И вдруг этот порыв чувств… Вот это и перепугало его.
Он был неопытен в делах любви. Кроме случайной и кратковременной связи с деревенской простушкой, перед которой он считал себя виноватым, у него никого не было. Интеллигентных женщин он сторонился, пугался, они все казались ему ироничными, и он боялся очутиться в смешном положении. Никто не знал из женщин, которые его видели и с ним сталкивались в быту и на работе, что в этом упрямом и на вид строптивом и якобы заносчивом человеке жило робкое перед женщинами и пугливое сердце. Размышляя о создавшейся ситуации, он угадывал, что если женщина не может сделать себя любимой, то это большое несчастье, может быть, жизненная катастрофа навек. Он знал этих провинциальных сельских учительниц, которые всю жизнь несут в себе огонь любви к людям, с которыми им не удалось соединиться, и в деле топят свою неутоленную страсть.
