Первый встречный - Евгений Петрович Василёнок
И мгновенно переменился в лице.
— Гол! — снова завопил Витя.— Два — ноль в мою пользу!
— Сдаюсь,— угрюмо сказал Генка.— И вот что, брат, надо нам топать домой. А то мама уже заждалась.
— Не пойду! Не пойду! — заупрямился Витя.
Но Генка цепко взял его за руку и, заслоняя собой западную трибуну, торопливо повел Витю к выходу.
Они миновали центральную арку. Словно подгоняемый кем-то, Генка идет все быстрее и быстрее.
— Только начали гулять — и уже домой,— капризничал Витя.— Зачем тогда говорить — воздух, воздух, он очень полезен, нужно больше дышать воздухом. Я с мамой гулял подольше. А ты сразу тянешь домой...
Генка довел Витю до дома, пропустил его в калитку, а сам, не заходя, пошел обратно по улице.
Возможно, час, а возможно, и больше прохаживался он по так называемому Бетонному мосту, которым оканчивалась Московская улица. Генка знал — рано или поздно, но здесь должен пройти Бережков.
Но того все не было. Генка поднял воротник ковбойки, засунул руки в карманы брюк и опять прошелся по мосту туда и назад.
Потом он заскочил на минуту в магазин, купил папирос. Теперь уже не имело значения — курить или не курить…
Он снова взошел на мост. На середине остановился, закурил, облокотился о перила. Внизу под мостом лежал железнодорожный путь. По нему в сторону вокзала пропыхтел паровоз. Потом по второй колее пробежал еще один паровоз, уже в направлении депо.
Наконец вдали показалась знакомая фигура. Генка весь встрепенулся.
Дойдя до середины моста, почти до того места, где стоял Генка, Андрей тоже приостановился. Но Генку он еще не замечает. Он достал из кармана пачку папирос. Вместе с папиросами из кармана выскользнула женская косынка. Андрей поднял ее. Она змейкой выгнулась и затрепетала на легком ветерке. Свернув ее, Андрей оглянулся и тогда только увидел Генку.
— А, Генка,— сказал он.— Гуляешь? Где был, может, на танцах?
— Не на танцах,— хмуро ответил Генка.
— Там у ребят все в порядке? — спросил Андрей, намереваясь пойти дальше.
— Я ушел от них…
Но Андрей не расслышал — мысли его заняты другим.
— Послушай, Гена, не в службу, а в дружбу,— смущенно проговорил он.— Ты ведь в общежитие идешь? Отдай там в женский корпус… вот эту вещь. Кажется, она кого-то из наших девчат. Нашел, понимаешь…
Он протянул косынку Гонко. Но тот но вынул рук из карманов.
— Эх вы, Андрей Степанович! — с тоскливым укором сказал Генка.— Вера Ивановна… она ж как моя мама!.. А вы ее…
— Генка!..— опешил Андрей.— Ты что это?
— Вы сами говорили: все, что украдено, даже миллион, никогда не принесет счастья. А разве может принести счастье краденая любовь?
Андрей весь затрясся.
— Молокосос! Как ты смеешь!
— Меня сегодня посчитали вором. Но это вы вор! Вы даже хуже вора! Вы отнимаете счастье у Веры Ивановны, у Вити!..
— Прочь, сопляк! — крикнул Андрей и шагнул к Генке.
— Вы… вы тот же Рахуба, вот вы кто! — крикнул и Генка.— Вы даже хуже его!
И, круто повернувшись, Генка быстро зашагал по тротуару...
Опомнившись, Андрей тихо нозвал:
— Генка…
Потом — громче:
— Гена!..
Но голос его, неуверенный и даже робкий, потонул в грохоте тяжелого товарного состава, который ворвался под мост.
Взвихренный его стремительным движением воздух вырвал из рук Андрея косынку, и она, скользнув по перилам, полетела вниз, под колеса поезда.
Ужо совсем стемнело. Генка шел, не разбирая, куда и зачем. Шел быстро, не останавливаясь ни на секунду. Сворачивал с одной улицы на другую, потом на новую, не задумываясь, почему он поступает именно так. Ему просто надо было идти и идти,— только ходьба могла сейчас унять боль, охватившую все его существо.
А главное — быть подальше от всех. Чтобы никого не видеть, и тебя чтобы никто не видел.
Поздним вечером, свернув еще на какую-то улицу, он очутился вдруг возле сплошь заросшего диким виноградом домика. И тут он почувствовал, что очень устал, что ноги просто гудят.
Он присел на лавочку. Докурил папиросу, бросил. Потом поднял окурок, прикурил от него новую папиросу.
В небо пронесся самолет, держа путь в далекие, неведомые края…
Скрипнуло окно.
— Геннадий Максимович,— послышался из темноты голос.— Это вы?
— Я…
— А я думаю — кто это...
Генка молчит.
Молчит и Виктория.
Потом Виктория сказала:
— Недавно я в универмаге была. Поправился мне там один головной убор. Я и взяла. А зачем, и сама не знаю. Примерьте, а?
Генка взял протянутую ему из темноты кепку,
— Ой, мала? — испугалась Виктория.
— Эх, Верочка!..
— Виктория.
— Перепутали, перемешали мне всю колоду. От казенного дома при чужом интересе отвели, к дальней дороге при собственном интересе не привели...
— Что-то я ничего не понимаю,— сказала Виктория.
— Три года билась в моей голове одна думка. Сквитаться чтоб с одним человеком… Отвели меня от этого. Убедили, что сами все сделают, другими, дескать, средствами... А сами!..— Генка с силой швырнул папиросу на землю.
— Загадками вы что-то говорите. Как конферансье.
— Мы, говорят, всегда за человека грудью станем,— продолжал Генка.— Поверил я. На людей, Верочка…
— Виктория.
— На людей другими глазами глядеть начал. А на поверку оказалось, что вокруг — одни Рахубы.
— Вас обидели? — мягко спросила Виктория.
— Я зачем заглянул? Адресок оставлю. Так, на всякий случай. Покидаю я Минск.
— Насовсем? — дрогнувшим голосом спросила Виктория.
— Домой подамся. Дощатые кресты с окон сниму… Вот только одному трудновато будет поднимать хозяйство. Ну, может, возьму кого на иждивение.
Он замолчал. Она подождала, а потом взволнованно заговорила:
— То вы студент, то вы мститель какой-то. А по-моему, вы самый обыкновенный пессимист. И за ваши слова просто даже стыдно. Обиделись вы за что-то на того, на кого молились, а теперь всех под одну гребенку. А люди — разные.
— Ясно… Разногласия у нас, значит, с вами. Так, может, и адресок… без надобности?
— Оставьте.
— Напишете?
— Напишу.
Они опять помолчали.
— Возьмите,— сказала потом Виктория.
Сквозь листву мелькнуло белое пятно подушки.
…Утром Виктория обнаружила, что подушка так и осталась лежать на лавочке несмятой.
И никого не было вокруг.
16
Завтракали молча. Только Витя болтал без умолку, обращаясь то к папе, то к маме. Но
