Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Трубач принес коньяк армянского разлива и папку с выкладками.
— Специально ребят гонял в командировку? — спросил Потапов, разглядывая этикетку с тремя звездочками.
— Да никогда в жизни! — закричал трубач. — У нас же в Ереване филиалец. Ну попросил, чтоб прислали. Знал ведь, что вас уламывать придется.
— Странный ты мужик, — Потапов усмехнулся. — Неужели правда думаешь, что этим можно кого-то уломать? — и он демонстративно отставил коньяк на окно.
— Да Сашенька! — весело закричал трубач, потому что почуял: лед тронулся. — Сашенька! Ты перестань мне, ради бога, лепить чернуху, то есть, говоря интеллигентно, шить дело! Коньяк коньяком, а работа работой. Давай-ка садись поближе. Я же еще днем видел, что ты наш человек!
— Имей в виду, — по возможности железно сказал Потапов, — я ничего не обещаю.
— Да я тебе сам обещаю! — закричал трубач. — Думаешь, мне охота в могилу идти? Я в этих расчетах уверен больше, чем в своей жене!
На том художественная часть была окончена, и они засели вкалывать. И просидели так часа три.
В поисках партнеров на пульку в номер к Потапову заглянул ПЗ. Посмотрел минут пятнадцать, как Потапов все более склоняется на сторону трубача, сказал:
— Ты, Александр Александрович, будто о двух головах…
— Точно, — кивнул трубач, — он у нас мужик что надо. Умный!
— Молодые вы, — вздохнул ПЗ, — не учили вас хорошим русским поговоркам… Который свою голову очень уж стремится под топор подставить, вот о том и говорят: «Ты, паря, будто о двух головах!»
— Ну, а про тебя какая поговорка существует? — запальчиво спросил трубач.
— Про меня?.. Бинтуй места возможных ранений! Вот так! — И ПЗ ушел.
Наутро Потапов позвонил Луговому.
— А ты в этом точно уверен? — спросил Генеральный. — Точно? Ну тогда смотри сам. Письменных распоряжений я тебе никаких дать не могу. И запретить тоже не запрещаю. Сам знаешь, эти испытания нам нужны позарез. В общем, сможешь, бери на себя. Либо голова в кустах, либо…
— …обойдусь без выговора, — досказал Потапов.
— Точно, — совершенно серьезно подтвердил Луговой. — Ну а в неофициальном плане скажу: конечно, в случае чего, можешь рассчитывать на мою поддержку.
— Договорились! — сказал Потапов. Он-то уж знал, что слово Лужка — гвоздь!
В тот же день Потапов подписал заключение о пригодности всей конструкции к испытанию. Тотчас вслед за этим ПЗ честь по чести написал рапорт о несоответствии фактических параметров трубы и документации на нее, а также о своем в этой связи отказе разрешить начало испытаний. И тогда Потапов воспользовался так называемым правом второй подписи. Проще говоря, расписался за ПЗ. Как представитель Генерального заказчика.
Испытания начались. Все были довольны, и ПЗ в том числе: ему-то «прибор» нужен был больше, чем кому бы то ни было! А ответственность теперь полностью лежала на Потапове… Ну, это переживем, думал он.
Испытания и в самом деле пошли успешней некуда. Потапов и трубач недельки через полторы укатили в Москву. Весь цикл был рассчитан больше чем на месяц. Но держать двух генеральных замов столько времени на испытаниях — это очень уж, извините, дорогое удовольствие. Они и уехали. И у ПЗ были свои дела. Тем более испытания шли действительно успешно.
Вот такая история…
Что же мне делать?
Сорок минут прошли, прошли шестьдесят и семьдесят. Она ждала его, а он все не шел.
Грусть, обида и равнодушие странным образом смешались в ее душе. Она взяла было вязание и отложила, едва закончив один ряд.
Судя по всему, она была беременна. И не от Потапова! Она была беременна от человека, которого… которого она решила полюбить и полюбила.
Его звали Стас. Станислав Васильевич Соловьев. Он работал на Смоленской площади в высотном доме, который все москвичи всегда звали и зовут теперь Министерством иностранных дел. На самом деле кроме министерства там расположилось еще десятка полтора разных организаций, так или иначе связанных с заграницей. В одной из них и работал Стас — не очень крупным, но и не очень мелким чиновником.
Его главным талантом был спокойный и приветливый нрав, который помогал Стасу Соловьеву не только в его скромной карьере, но и вообще в жизни. Он все делал своими руками — постепенно, упорно, небыстро. Говорил себе, когда погодки пробегали мимо него вверх по лестнице успеха: «А мне спешить некуда»… И при этом умел оставаться незлым.
Сам, своим горбом, он сумел поступить в институт международных отношений, сам скопил на кооператив, на «Жигули», которые, несмотря на шестой сезон и переделку мотора под семьдесят шестой бензин, были у него в очень приличном состоянии.
Станислав Васильевич не обладал выдающейся внешностью. Правда, он был высок. Остальным — хотя и медленно, хотя и по крохотной крупице — наградила его ежедневная упорная зарядка. И делая ее, Стас думал, что вот, может быть, и еще несколько часов положено на сберкнижку жизни… В общем, в свои сорок четыре он смотрелся отлично, был некоторым образом на гребне, но…
Но не совсем понятно было, зачем ему все это нужно. Некую внутреннюю пустынность своего существования он ощущал и сам. Наверное, именно по этой причине Станислав Васильевич встретил однажды Элку.
Дело было в консерватории на концерте — каком именно, теперь уж не вспомнить, — но точно, что с труднодоставаемыми билетами. Таким образом, публика собралась не случайная. Каждый поглядывал на другого с любопытством, уважением и затаенным чувством соперничества.
Ну а верховодили всем, естественно, консерваторские старухи… Для тех, кто не знает, что собою представляют консерваторские старухи, скажем: это особый, специально выведенный вид старух, которые созданы для пребывания в Большом и Малом залах Московской консерватории, а также для гуляния в консерваторских фойе, а также для вождения в концерты одухотворенных, но несколько полноватых внучат и внучатых племянников.
Когда я, шестнадцатилетним юнцом, впервые сознательно пришел в консерваторию, я сразу заприметил их. И не полюбил. И они тоже на меня пошикивали… С годами, однако, я стал относиться к ним почтительней. Я думал, что случайно застал эту разновидность консерваторского населения и еще на моем веку вся она вымрет.
Но ничуть не бывало! Юнцы приходят и уходят, а старухи остаются. Более того, они, по-моему, достопримечательность нашего города, без них Москва в чем-то обеднела бы, как, скажем, без горбатого мостика через реку Яузу или без церкви, что стоит во Втором Обыденском переулке.
В тот вечер, о котором идет речь, старухам не надо было ни на кого шикать, потому что публика действительно собралась достойная. Старухи
