Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Он повернулся к секретарше:
— Ленуль, срочно мне директора Озерновского завода. Через сколько минут соединишь?
— Ну минут через десять…
— Тогда запускай Коняева. Женьку приму во второй половине дня. Все!
Лена взглянула на него чуть удивленно и вышла. Возник Коняев — как всегда сверкающий «сейкой», золотыми зубами, настроением и общим, так сказать, успехом. Он пришел проконсультироваться. Он любил консультироваться с начальством.
— Значит, в этом направлении нам и продолжать?
— Точно, Леонид Павлович. По-моему, так.
Этому бы для руководства, пожалуй, больше подошел Олег… А чегой-то я вдруг про Олега?.. Но додумать не успел, Лена заглянула:
— Озерновский на проводе.
— Алло! — крикнул Потапов, как любой бы крикнул в трубку междугородного телефона. — Алло! Это товарищ Ильин? С вами говорит Потапов.
— Здравствуйте, Александр Александрович, — ответил ему спокойный и четкий голос, словно обладатель его сидел в соседнем кабинете. — Товарищ Ильин Иван Григорьевич в настоящее время находится на излечении. С вами говорит его заместитель, Лохов Евгений Ильич.
Да что это, все больны кругом!
— Товарищ Лохов! — по инерции продолжал кричать Потапов. — Сейчас я прочитал ваше письмо. Что вы там паникуете? К чему эти копии в министерство? Неужели мы сами не в состоянии разобраться? Хотя бы для начала! И потом, почему решили, что барахлит соединительный узел? Вы что, уже экспертизу провели?.. Ну а если просто-напросто подгуляла конструкция трубы?.. Да вы что, в самом деле! Первый день на свет родились?!
— Товарищ Потапов! Во-первых, попрошу на меня не кричать!
Ого!
— Во-вторых, я потому и счел необходимым обратиться непосредственно в министерство, что хочу иметь надлежащий детальный разбор происшествия. Ибо нас не устраивают методы ведения вами испытаний… И срыв был неизбежен!
Это все он проговорил удивительно легко и четко, словно читал по бумажке. Дальше, однако, его машина дала пробуксовку. Все же он разговаривал с исполняющим обязанности Генерального! И он осознал это во всей ужасающей глубине! И тотчас из него посыпалось много-много слов. Смысл их был не важен. Но важна была интонация — подчиненного, подневольного человека: мол, что нам прикажут, то мы и делаем, исключительно в целях заботы о производстве и так далее.
То есть на самом деле он говорил как-то ловчее. Но запомнить это и воспроизвести совершенно невозможно. Вся казуистика и вольтижировка исчезают в тот самый момент, когда человек закрывает рот. А впечатление остается. Своего рода феномен. И все же нет ничего более жалкого на свете, чем глупый и трусливый интриган!
Как он все же сказал-то? «Мне приказали»? Нет, красивей: «Мне рекомендовали обратиться с параллельным письмом в министерство»… Надо же, «с параллельным письмом»!
Лохов. Такой невидный мужичонка. Помнится, Потапов его поначалу принял за хозяйственника. На каком-то там банкете (верней просто посиделке по поводу не очень огромной совместной удачи) он все резвился во славу начальства…
Они тогда ездили вместе — Потапов и Олег. Оба еще, конечно, никакие не замы. И Лохов тоже не был замдиректора. Ну Ильин, растяпа! Нашел кого подобрать себе в замы!
Лохов еще продолжал говорить.
— Да помолчите вы минуту!.. Когда Иван Григорьевич выйдет?
Лохов откусил хвост недоговоренного предложения…
— Иван Григорьевич?.. Дней через десять, не раньше. У него грипп и, кажется, воспаление легких.
Плохо…
— Вы проводили предварительную экспертизу?
— Сегодня как раз начинаем…
— А письмо отправили три дня назад?!
— Так ведь пока с документацией разбирались…
— Значит, документацию уже проверили? Когда же обнаружились неполадки?
— Примерно восемь дней…
— Чего ж вы молчали?! Восемь дней!
— Мы сигнализировали… — и осекся.
— К нам в институт? Кому же?!
— Мы… Олегу Петровичу…
— Ясно, Лохов. Будьте здоровы. Постарайтесь быть здоровы! Вам лично я обещаю веселую жизнь, и в самом ближайшем будущем!
Он так грохнул трубку, что, кажется, еще один грамм на сантиметр — и аппарат разлетелся бы вдребезги. Голова опять болела. Да еще от проглоченного пираминала мысли выползали ватные, сонные.
Но какая до пошлости ясная образовалась вдруг картина. Лохов мечтает защититься. Даже с Потаповым говорил: «Не согласитесь ли отруководить?» Потапов отказался… Не из-за чистоплюйства, кстати, из-за времени! А вот Олег — ну что ж, пожалуй, можно… И на молчаливый вопрос Потапова — «пригодится человечек…».
И пригодился!
…Да-с. Это же просто преступление, как мало мы ценим умельцев обделывать свои дела. А ведь у них своего рода тоже талант.
Не говорите: «Если б я захотел, то и я бы…» Не говорите! С кондачка умельцем обделывать дела не станешь! Здесь нужна и последовательность и особая усидчивость. Умельство, как и всякое ремесло, не терпит дилетантизма. Нельзя быть немножко умельцем, а немножко честным человеком. Умельство не терпит половинчатости.
Как, впрочем, и честность…
А какой высокий кпд у этих самых умельцев! Такого и не бывает в природе — только у них!
Наш с вами кпд несравнимо ниже! Мы скитаемся по свету, сражаемся за абсолютную истину или находимся в-надежде, что мы сражаемся за абсолютную истину. И нету у нас в этом сражении ни врагов, ни друзей. Мы и первейшего своего товарища должны вызвать на дуэль, если он не разделяет наших идеалов.
А ведь далеко не у всех из нас такие сознательные умы и души, чтобы, поспорив творчески, потом обняться с легким сердцем и вместе пойти на футбол. Чаще бывает как? Подрались творчески — призадумаемся и административно… На самом деле мы не ссорились, мы выясняли истину. Да пойди там разберись!
А умельцами открыта воистину всеобъемлющая формула: сколько ты мне, столько я тебе. Вы мне селедку, я вам пластинку, вы мне путевку, я вам шапку. Ну и так далее — дело знакомое!
И ведь что они творят? Вы подумайте! Они творят добро!.. Но, естественно, только в системе «доброобмена». Плюс если вы достаточно ценный человек, то есть человек, способный производить добро, пригодное к продаже.
Если приглядеться, то можно различить их несколько категорий. Бывают умельцы поумней. У них кпд получения добра даже превышает сто процентов. А бывают рядовые — ну, вроде Лохова, что ли. Их кпд процентов семьдесят — восемьдесят. Но тоже, конечно, баснословный!
И только одно у них плоховато. После смерти ничего не остается от них. Ничего и нигде. Ни на том свете, ни на этом.
Тогда в Озерном
Пожалуй, у Потапова был сейчас единственный шанс направить комиссию (а что таковая будет, он не сомневался!) в какое-то более-менее спокойное и объективное русло. Единственный: рассказать всем, что по указанию Олега Лохов молчал о неполадках восемь дней. Станет понятно, что
