Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
— Олег лежит один, — сказал Никита. — К нему, наверное, никто не приходит. Только он да мать, шустрая такая старушка.
— Мог бы и не говорить. Кого-кого, а Софью Андреевну я знаю прекрасно. Вот именно, шустрая…
«Ну скажи, скажи, прошу тебя, хоть одно добрее слово», — стал мысленно заклинать Никита. Ему сейчас было очень важно знать, что и упавший человек, которого если не любили, то хоть уважали, оставляет в других сердцах частицу доброты и сострадания.
Но вышло по-другому. Антонина стремительно повернулась к Никите и сказала с вызовом и злорадством:
— Допрыгался! Так ему и надо! Все легко ему давалось в жизни. Слишком легко! Хотел стать великим. Стал! Семью забыл… Сына забыл… Один теперь? С мамочкой? Зато слишком много было друзей. Он думал, всегда так будет. Нет, так всю жизнь не бывает. Что-нибудь одно! Друзей было хоть отбавляй, а гроб выносить — некому. Понял? Некому! — И она засмеялась легко и зло. Никита увидел, что ее действительно переполняет радость, и ему стало жутко.
Как она может?
Антонина в эти минуты была ненавистна ему и в то же время особенно желанна. Сильная, красивая и жесткая женщина…
— С пылью тихий кошмар. — Антонина бросила тряпку на подоконник, похлопала ладошками, словно стряхивала эту самую пыль.
Она умела владеть собой. Никита подумал, что сейчас она полна торжества: ее жизненная позиция победила.
— Ну, чего нос повесил?
— Завтра в рейс.
— Никита, ты прости за откровенность, но знаешь, что недавно сказал Аркадий? Он сказал, что сначала появился твой автобус, а уже потом жизнь на земле. Мило, не правда ли?
Никита мрачно ответил:
— Посмотрим, как будет шутить Аркадий через десять лет. Много ли он тогда найдет веселого в жизни.
— Ну, не надо сердиться. Я же по поводу твоего Коли ничего не говорю.
— Тебе просто нечего сказать.
— Не обольщайся.
И усмехнулась. Глаза ее повлажнели и стали выпуклыми, словно затянулись прозрачным ледком. Никита вдруг забеспокоился, посмотрел на часы и сказал деловито:
— Пойду-ка взгляну на машину, как бы чего там…
— Ой, господи, да иди ради бога, а то и правда, как бы чего там…
И стремительно вышла в другую комнату.
Никита постоял еще некоторое время, испытывая то же, что было уже однажды летом, когда он неудачно пригласил диспетчера Зою на чашку «Цейлонского» чаю. Он чувствовал себя чужим среди неподвижно затаившейся мебели, под пустыми взглядами зашедшихся в крике глиняных масок на стене, в окружении металлической и деревянной чуши. Удивительно все изменилось за каких-нибудь полчаса. Никита почувствовал, как наливаются кровью и словно разбухают кончики пальцев. Еще раз окинул взглядом комнату, оделся и, не попрощавшись, вышел.
23
Он не стал дожидаться лифта, как это делал всегда, сразу побежал вниз, на ходу застегивая пуговицы пальто. На широком крыльце остановился перевести дыхание.
Зимний вечер был тих и прозрачен. Снег, убранный с дорожек, высился в отдалении аккуратным ровным гребешком.
Перед крыльцом была высокая прямоугольная клумба; сейчас, припорошенная сверху снегом, она напоминала заброшенную могилу.
Никита сел в машину, запустил мотор и стал ждать, когда он прогреется. «Жигуленок» ворчливо тарахтел: или успокаивал Никиту, или выговаривал за что-то.
Никита припомнил вчерашний разговор. Сейчас вспомнил то, на что тогда не обратил внимания: после его слов о совместной жизни Аркадий улыбнулся как взрослый.
Совершенно явственно, словно разговор происходил минуту назад, Никита увидел, какие лица были у них, когда они обменивались улыбками. Они улыбались как люди, у которых есть свои тайны, свой собственный совместный жизненный опыт.
Это было содружество матери и сына. И выходило так, что он, Никита, примыкал к этому содружеству. При-мы-кал! Как у овоща есть кожура и сердцевина, так вот и здесь получалось — он, Никита, представлял собой кожуру. И сколько бы ни прошло времени, что бы ни делал он, всегда останется кожурой.
Свою квартирку Никита увидел новыми глазами, будто вернулся из далекого странствия. Мысленно он уже распрощался с нею, и теперь, в первые минуты, она показалась ему маленькой, заброшенной, с устоявшимся нежилым запахом прокисших окурков и сладковато-пыльной сырости.
Никита открыл форточки, поставил стул в центре комнаты и закурил. Одиночество было абсолютным, как в космическом корабле. Разница была лишь в том, что за космическим кораблем, затаив дыхание, следило все человечество, а за Никиту не переживал никто. А ведь он тоже, подобно космонавту, в своей наглухо изолированной от мира квартире вместе с землей несся в космическом пространстве.
Конечно, у него с Антониной может все складываться хорошо, но до тех пор, пока он на коне. А случись наоборот, или же, допустим, он захочет устанавливать какие-то свои порядки — они тут же объединятся, чужой сын и его мать. А неродной, почти взрослый сын — это очень серьезно. Тут и захочешь, но ничего не поделаешь.
И вот еще что получается: мы, старея, теряем силу, а молодые, мужая, набирают ее. И сын, взрослея, будет иметь все большее влияние на мать.
Наталья все-таки совсем другое. Ребенка от него ждет. В любую «тьму тараканью» побежит за ним без оглядки. Может, позвонить? Номер телефона так и крутится в голове…
Несколько дней спустя он позвонил.
— К тебе можно зайти?
Она помедлила с ответом. В трубке было слышно ее дыхание.
— Ну что ж, приходи, — сказала наконец.
И словно десять солнц на небе вспыхнули для Никиты. Пусть теперь что угодно происходит — он эту птицу из рук не выпустит.
Шел к ней и думал: хорошо, когда кто-то ждет. Голос вялый — это ничего, это у женщин бывает. А на деле, наверное, другое: от окна сейчас не отходит, от шума любой машины вздрагивает. Вздрагивает, вздрагивает, Наташка такая. А он идет пешком. Идет и дышит свежим воздухом.
«А что? Вот возьму и женюсь! Все равно теперь никуда не денешься — ребенок! И ее понять можно: ей ребенок сейчас просто необходим, время уходит».
Волна непривычной нежности накатила на Никиту, когда он представил, как возле окон мается Наталья.
«Пусть рожает! Рожай, Наталья, выкормим! А случись между нами чего — поддержу. Крепко поддержу, в обиде не будешь. А ты мне нравишься, Наталья, даже настырностью своей. Нравишься — и точка!»
С такими мыслями поднимался Никита по знакомой лестнице на четвертый этаж.
К его удивлению, на звонок Наташа долго не выходила. Вот так номер, не ванну же она принимает!
Наконец открыла и молча ушла в комнату.
«Ну и приемчик», — покрутил Никита головой.
Он положил шапку на трюмо, причесался, машинально отметив: со следующего лета надо на велосипеде кататься, а то
