Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Никита сбросил скорость, нервно выпрямил спину и спросил, стараясь, чтобы голос его звучал как можно равнодушнее:
— Выходит, я серединка на половинку? Может, меня вообще не замечают? Не приду на работу, и никто не заметит?
— Это ты зря. Вот когда не придешь на работу — тогда заметят, а если еще без уважительной причины — вот уж начнут болтать!
Никита даже голову повернул, чтобы лучше рассмотреть, какое выражение лица у Василия Захаровича: обычное добродушное выражение человека, совесть которого чиста, и поэтому ему не надо хитрить.
— Что-то мы с тобой разболтались, — сказал Никита. — Разговорчики за рулем запрещены.
— Тоже верно, — согласился Василий Захарович.
А Никита подумал:
«Много ли их осталось, на кого можно рассчитывать в случае беды?»
21
Единственным надежным человеком осталась, пожалуй, Антонина. Но почему все-таки она выбрала его? Никита чувствовал: если он отыщет правильный ответ, то будет знать, как сложится дальнейшая совместная жизнь с Антониной. Что ни говори, а встретиться с ее бывшим супругом просто необходимо. И встречу провести на хорошем, достойном мужском уровне.
Не откладывая дела в долгий ящик, он при первой же возможности отправился разыскивать Олега.
Зимний город был тих и спокоен, как старец, убеленный сединами: ночью шел снег, и улицы сверкали белизной. Застыли, боясь шелохнуться, чтобы не повредить свои пушистые кроны, деревья; на тротуарах, подобно большим черным муравьям, копошились дворники. Они сгребали снег на обочину, их фанерные лопаты были так велики, что если их поднять, они будут напоминать парус.
На звонок вышла старушка, седенькая, с настороженными глазами. Была она невысокого роста, и казалось, что голова ее сидит прямо на плечах. Она посмотрела на Никиту вопросительно.
— Олега? — обрадовалась она, услышав вопрос — Проходите. Я мама его, Софья Андреевна. Давайте, я повешу ваше пальто сюда.
— Спасибо, я сам.
Окна в комнате были зашторены зеленым штапелем. Мутный полумрак откровенно отдавал сыростью. На железной кровати — никель на спинках совсем потускнел — полусидел, поддерживаемый двумя большими подушками, изможденный человек. Кожа, обтянувшая череп, мертвенно желтела; такого же цвета были руки, лежавшие поверх одеяла.
Он смотрел на Никиту и ждал, что скажет незнакомый гость. Софья Андреевна осталась за прикрытой дверью.
Никите стало дурно, потому что он совершенно точно понял: только полный идиот мог придумать такое путешествие. Повернуться же и выйти просто так не хватило характера.
— Я, собственно, на минутку, — сказал Никита. — Я, собственно… — Никита проглотил слюну. — Я, собственно, от вашей бывшей жены… Антонины…
— А чего она? — Олег пожал плечами и посмотрел на дверь, словно знал, что там стояла мать.
— Да так, ничего особенного… Просто как-то разговорились, и она сказала, что вы сильно заболели.
Просто так разговорились… Нет, алкоголики — народ проницательный, как и тяжелобольные. Они все понимают с полуслова, по беглому взгляду, по интонации. Никита это сам почувствовал, когда глаза Олега под желтым высоким лбом погасли, успокоились, отяжелели равнодушным спокойствием.
Помолчали. Олег думал о своем, Никита — об Олеге, поглаживал указательным пальцем подбородок и старался, чтобы лицо сохраняло доброжелательное выражение.
— Чего стоишь? — сказал наконец Олег. — Стул рядом.
Никита сел и перевел дух.
— Значит, вы как-то разговорились, и она обеспокоилась моим здоровьем? Вас кличут…
— Никита.
— К чему бы это могло быть, Никита? Как поживает Антонина? Все такая же пунктуальная и заботливая? Готова ли она служить вам преданно и бескорыстно, как когда-то служила мне? Подает ли чай с лимоном, чистит ли по утрам ботинки?
Олег закашлялся, стал глубоко и длинно дышать, достал из-под подушки полотенце и вытер лицо. Никита смотрел на него с болью, но без жалости. Плохо, что не мог сказать ему: веди себя достойно, мужик. Не мог ударить лежачего, пусть он и кусается.
Олег пришел в себя и тоже, наверное, подумал, что они не на равных.
— Вырвалось внезапно, — сказал он уже спокойно. — Нервы ни к черту. Подыхаю. Так чего ты хотел узнать у меня?
— Чего у тебя узнаешь? Просто так, зашел без всякой особой мысли, — ответил Никита, думая, как бы встать и уйти, чтобы это выглядело порядочно.
— Не болтай, — сказал Олег. — Просто так не ходят. Но от меня тебе пользы не будет, мало что из меня выудишь. Тебя интересует женщина? Так вот — женщина она хорошая, но у меня с ней свои счеты. А у тебя не будет этих счетов. Тебя спасают года. Ты — старый дубосек. Можешь не бояться, ничего с тобой не произойдет. Она тебе говорила, что я алкоголик. Ты чего-нибудь не прихватил с собой?
— Прихватил на всякий случай. Но ты же без подушки держаться не можешь.
— Не дрейфь, Никита. Сам-то будешь?
— Разве что за компанию…
— Да-а, Никита… Откровенно говоря, удивил меня твой визит. А что прихватил — ценю. У тебя работа тяжелая? — спросил Олег, который, выпив, оживился, даже желтизна на лице стала не такой заметной.
— Тяжелая, но, главное, нервная. Вожу междугородний автобус.
— Съездил, приехал, устал, дай отдохнуть? Правильно? — стал домысливать Олег. — Правильно, черт возьми! — Он засмеялся неизвестно чему, неприятный и тяжелый был этот смех. — Может быть, тебе действительно повезло! Нет, тебе наверняка повезло, что тебе не двадцать лет. Ты, по сути дела, пришел на готовое.
— Что значит «на готовое»?
— Хотела Тоня того или нет, но мои уроки она должна была учесть. Баба неглупая.
Никита внимательно слушал.
— Не знаю, понятны ли тебе такие чувства, — продолжал Олег, — но все время, пока я был при ней, у меня было две жизни. Одна, какая-то пошлая и пустая, — дома, в окружении милой семьи, другая — на работе. Тут я был как дома, но уже в другом смысле, в самом хорошем, как в газетах пишут. А в окружении семейства… Сю-сю-сю, сё-сё-сё… Не могу объяснить, но ты понимаешь?
— Понимаю, — сказал Никита серьезно.
— Не чувствовал я себя дома человеком. И ничего с собой не мог поделать. Упорно, прямо с иезуитской последовательностью, подгоняли меня под общий стандарт хорошего человека. В ее понимании, конечно.
«Это не довод, — подумал Никита. — Мало ли у кого какое понимание. Почему у нее обязательно должно быть хуже?»
— Берегись ее, — снова заговорил Олег. — Тонина любовь, а может быть, забота — не знаю, что тут правильней, — беспредельны, доходят до самоунижения. Для меня это смерть, для тебя, может быть, наоборот. В душе этой женщины рядом с удивительным самоунижением уживается удивительный по мощи эгоизм. Эгоизм и жестокость. Ты Аркадия видел?
— Видел.
— Мальчишке пятнадцать лет уже, а я уверен, что до сих пор он не
