Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Ешьте, ешьте, не слушайте ее, старую, — доставая большой ложкой из прокопченного чугуна ржаное варево, отвлекла внимание насторожившихся мальчишек Серафима. Потом подлила детям рыжеватой массы в чашки, вытерла полотенцем размазанную на щеках Данилки затируху и торопливо выскочила в сенцы.
Прасковья проводила ее строгим вопросительным взглядом и положила сухую ладонь на вихрастую голову малыша…
XIV
Вечером следующего дня после возвращения Серафимы с фермы к ней подошла Прасковья и осторожно взяла за руку.
— Ведь устала небось? — вкрадчиво спросила она. — Одной всегда в жизни плохо. Но человеку надо стараться, чтобы угодить богу, и он избавит от страданий…
— Не понимаю я вас, бабушка, — не придавая значения причитаниям хозяйки, ответила Серафима. — Не вернулись мои сорванцы от отца?
— Разве их сейчас загонишь? На дворе теплища какая! Да, вот что хотела тебе сказать. Господь велит помогать и любить ближнего. Вот тебе маленькое вспоможение на первые трудности от добрых сестер и братьев. Ты усмири свою гордыню. Полюби врагов своих. Никогда не злись ни на добрых, ни на вредных.
Прасковья протянула руку и разжала ладонь. На ней лежали изрядно помятые пятирублевки.
— Зачем, зачем? Я же ничего ни у кого не просила. Не надо мне ничего. Кто вас просил добывать для меня деньги? Что же вы меня за нищую, совсем пропащую считаете? — дрожащим от обиды голосом чуть ли не выкрикнула Серафима и резко отшатнулась в сторону от хозяйки. — Коль понадобится — сама себя пожалею… Не нужна мне ваша милостыня.
Прасковья не отступала.
— За добро так, голубушка, не платят… К ней сердцем, а она считает, дьявола ей посылают… Не надо так, дорогая, в плохую минуту только хорошие люди приходят на помощь… Ты мне давно душой приглянулась. А не примешь это маленькое вспоможение — опечалюсь, голубушка. А если у меня такое случится — так ты не прочувствуешься?
Ровными и спокойными текли речи хозяйки. Она разгладила пальцами измятые пятерки и положила их на край стола.
— Коль люди будут друг друга любить — они ближе будут к всевышнему. Прощать надо своим братьям и сестрам, покрывать грехи их против тебя. Если уж так заартачилась — возьми эти деньги, как взаймы. Окрепнешь — рассчитаешься… И у меня на душе-то будет легче; богоугодное дело сделала… Ведь не на распутство какое дают. Для малых деток.
Серафима посмотрела на деньги, а потом перевела взгляд на Прасковью. «А может быть, и вправду есть такие люди?.. Зачем же их обижать? Вот разживемся, бог даст, немного, да и ворочу сполна», — подумала Воланова.
Серафима вспомнила, что в сельповском магазине появился темный сатин. Дают его или в обмен на яйца или за деньги. Но ни того, ни другого у нее не было. А хорошо бы Данилку нарядить в обнову. Да и Санька уже бегает с голыми коленками… Она подошла к столу, с минуту постояла в нерешительности и взяла деньги.
— Ну вот и на здоровье, — одобрительно кивнула Прасковья. — И войдет в сердце твое бог!
Серафима уже ничего не слышала, торопливо накинула на голову косынку, выскочила из дому и направилась в сельповскую лавку.
В глазах Волановой хозяйка становилась все более сердобольной женщиной. Все чаще и чаще бабка заводила разговор о том, что больше задевало Серафиму. Упрекала она людей за суровость к женской доле, за черную зависть и жадность, всегда сочувственно поддакивала Серафиме, охала.
И вот однажды не выдержала Серафима наплыва назойливых мыслей о ближних днях существования, о том, как дальше устраивать жизнь, и во всем раскрылась Прасковье, рассказала о том, что никакого Сырезкина не ожидает.
— Это я давно вижу, милая, — не выражая никакого удивления, высказалась Прасковья. — Я уж давненько приметила. И уже не раз подумывала: чем бы тебе с твоей детворой подсобить? Есть у меня добрые люди, Симочка. Очень добрые. Они не дадут тебе пропасть счистят с души копоть.
— Это что за добрые люди могут быть для меня? — высказала свои сомнения Серафима. — Добрые должны быть добрыми лишь для хорошего человека. А ежели они добрые для таких потаскушек, как я, то какие же они добрые?
— Глупая ты еще, дочка, — возразила бабка, — люди как появились на земле и сразу же грешными стали. Богу приходится спасать не только твою душу. Он замечает — кто прильнул к греховной жизни, кому нужно протянуть свою длань. Истину господню никому не познать… Надо верить только богу, а не себе… За все надо каяться перед ним. А ты хоть и заблуждаешься, а не пропадешь, если к нему обратишься. Не для человека трудись — для бога. Вижу: на глазах дичаешь. Отвернулась от всего мира, крутишься льдинкой посередине реки. Сведу я тебя, сведу с добрыми людьми. Ей, пра…
Бабка Прасковья не обманула Серафиму. «Добрые люди», оказывается, были в соседнем селе Краюшкином, и хозяйка уговорила навестить их. Сборы начались еще задолго до рассвета. Прасковья вытащила из сундука вечно пахнущую нафталином «выходную» одежду: длинную, как у попадьи, юбку цвета подгорелого хлеба и темную батистовую кофту, свисавшую с ее плеч, напоминавшую войсковое знамя в безветренную погоду. Видимо, сшит был этот наряд в те времена, когда Прасковья обладала еще какими-то телесами. Принарядилась и Серафима. Было и у нее еще что одеть и обуть: хоть и скромное, но добротное.
Оставив детей на попечение Агафьи, Серафима отправилась вслед за бабкой в Краюшкино. Шли пешком по проселочной дороге, плохо утрамбованной редкими проезжими и пешеходами. Разросшаяся зелень, словно тисками, сдавливала облысевшую полоску земли, космами свисала над неглубокой колеей. Майское доброе солнце уже пробудило все, что живет и растет. Переборов своей свежестью и жизнерадостностью вечно спокойную и ровную окраску хвойной заросли, разрослась по горизонту загустевшая и поблескивающая на солнце зелень чернолесья. Куда ни кинь взгляд — всюду голубые и зеленые краски, всюду бездонность и широта. Все ласково, свежо.
Прасковья хорошо разбиралась в растительности своего края, в практическом назначении всего, что возросло несеянным и необихоженным, не в угоду кому-либо.
Не прошли они и километра, как Прасковья начала метаться то в одну, то в другую сторону дороги. Она
