Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом
Мысли сменяли одна другую. Илья то сутулился, сжимая челюсти и кулаки, то спохватывался, старался выпрямиться, поднять голову выше, но это ему удавалось ненадолго… Он забывался и вновь шел огорченный, погруженный в невеселые мысли.
«Ну не буду летать на королевских самолетах, подумаешь!» — успокаивал он себя. Но тут Илья вспоминал Изабеллу, ее белое, как мрамор, лицо; она как живая стояла перед глазами. Уложенные калачом косы, гордая осанка. «А про Попа — ничего не пишет…» — И Томов представил себе, как Жоржик Попа ходит в дом к Раевским, а Изабелла, улыбаясь, встречает его. Они смеются, ходят в кино или, быть может, сейчас гуляют по казенному саду, радостные, беспечные… Илья помнил: когда они встречались, Изабелла смотрела ему прямо в глаза. Много раз Илья не выдерживал ее взгляда, смущался.
Томов перечел письмо Изабеллы: «Четыре года учебы — не так уж много. Зато ты будешь офицером… а это значит, что мне разрешат…» Илья скомкал письмо, сжал в кулаке. Хотел бросить, но передумал. «Разорвать?..» Он и это не решился сделать. На ходу расправил помятое письмо, сложил его и опять сунул в боковой карман.
«Вот и кончились мои мечты», — грустно подумал он.
Илья вспомнил, как очень давно, когда он болел корью, мать рассказывала ему о том, что его дед — хороший, сильный человек — боролся за правду, а плохие люди его забрали, сильно били и посадили в тюрьму. Потом дедушка вернулся домой. Все радовались и говорили, что теперь уже всем будет житься хорошо, не будет ни бедных, ни богатых. Но однажды ночью пришли чужие войска в железных шапках… Шли они всю ночь, а с ними большие пушки. Перепуганные люди сидели по домам, боялись зажигать свет. Дедушка — это Илья отчетливо помнит — был против этих военных чужих людей. Мать говорила, что тогда к деду приходили такие же хорошие люди, как он сам. И они целыми ночами о чем-то говорили. Потом дедушка куда-то уехал… Бабушка плакала, а соседи говорили, что дедушку, наверное, убили… Но однажды под вечер дед неожиданно вернулся домой. Они тогда жили там же, в Татарбунарах. Дедушку прятали, и к нему опять приходили люди, опять подолгу сидели, говорили… И вот они сказали богатым, что не могут больше так мучиться и голодать. А богатые позвали военных в железных шапках… Много людей было покалечено и убито… Дедушку ранили. Военные в железных шапках поймали его и заперли, а с ним еще много хороших людей. Весь мир узнал об этом… Тогда даже из Франции приезжал какой-то большой человек защищать их. Но и это не помогло.
И сколько в длинные зимние вечера ни просил потом Илья, чтобы мать рассказала про деда, в ответ она, бывало, только вздохнет тяжело и выйдет из комнаты. Иногда скажет: «Теперь об этом говорить нельзя. Смотри, не говори никому… заберут и нас… А когда вырастешь, сам все узнаешь».
Илья добрел до сада «Икоаней» и присел на первую попавшуюся скамейку.
Он вспомнил свою единственную встречу с дедом вскоре после того, как тот, отбыв каторгу, проездом в Татарбунары задержался в Болграде на несколько часов. Дед торопился домой: младшая дочь была очень больна, к тому же подвернулась попутная грузовая машина на Татарбунары. Шофер брал недорого. Дед тогда сказал: «Гляди, Илья, не позорь! Имя мое носишь!.. А главное, запомни: не все то золото, что блестит…»
Дед влез в грузовик и примостился у одной из бочек. Мать плакала. Потом из лавки вышел грузчик. В руках он держал полбуханки черного хлеба и с аппетитом откусывал большие куски. Подойдя к грузовику, он вдруг перестал жевать и уставился на деда:
— Вы… не Липатов, случайно?
— Он самый, — спокойно ответил дед.
У грузчика радостно заблестели глаза, он широко улыбнулся, быстро подошел к шоферу и что-то шепнул ему на ухо. Тот вышел из кабины и, подойдя к кузову, в свою очередь спросил:
— Вы господин Липатов?
— Я Липатов, — так же спокойно ответил дед. — А в чем дело?
Шофер замялся.
— Тот самый Липатов, что… из Татарбунар?
— Тот самый, из Татарбунар.
Грузчик перебил:
— Так я же вас помню! Говорю ему, а он не верит…
— Слезайте, господин Липатов, садитесь со мной в кабину. Здесь вам будет удобнее, — предложил шофер.
Дед покачал головой:
— Нет, спасибо. Мне и здесь, на свежем воздухе, под открытым небом, неплохо. Давно его не видел…
Но грузчик решительно открыл борт и, взяв деда за руку, сказал:
— С вас, Илья Ильич, хватит на жестком. В кабине лучше. А я тут.
Илья хорошо помнил, как дед встал тогда, посмотрел на всех и задумчиво произнес:
— Узнаю мой народ!..
И еще запомнил Илья, как у деда побежала по щеке слезинка.
А он, Илья Томов, что делал тогда? Черчеташем был! Ходил с теми же солдатами в железных шапках и при факелах кричал «Ура!» Илья заскрипел зубами…
Дурак! Верил… Кому? Командирам черчеташской когорты? Королю? Все у нас равные, всем все доступно, для всех всюду открыты двери… Действительно, «дурачком домой пойдешь»… Вот и иди… Иди, иди, чтобы еще над тобой посмеялись и в Болграде.
Илья снова вспомнил Изабеллу и Попа. Но тут, как бы отстраняя их образы, всплыло воспоминание о ясном воскресном дне, о тоненькой девушке с золотистыми кудрями — Валентине Изоту из большевистской России…
«Напишу еще министру, — подумал Илья. — Надо убедиться до конца. Собственно говоря, я уже все равно туда не пойду, но убедиться надо, все надо испытать. И дураком я домой не пойду! Не-ет!.. Там мне все равно нечего делать. Здесь — кем угодно, что угодно и где угодно… Только не в Болград!»
XI
Шла уже вторая неделя с тех пор, как Илья написал прошение министру авиации. Ня Георгицэ, никогда не терявший надежды на лучшее, был уверен, что ответ придет — и непременно положительный; надо только подождать — министр ведь занятой человек!
А Илья искал работу.
Но в Бухаресте в те дни найти работу было не просто, и Томов с утра до вечера бродил по улицам столицы, предлагая, где ему казалось подходящим, свои услуги. Но у него не было никакой специальности.
Однажды Илья набрел на лесопильный склад. Ему предложили грузить отходы древесины, но Илья наотрез отказался. «Найду что-нибудь более подходящее, ведь у меня образование», — думал он. На лесопилке его высмеяли: в Бухаресте немало студентов и людей с высшим образованием, и они торгуют фруктами. А на следующий день, когда он уже было согласился, его обозвали белоручкой и предложили закрыть дверь с другой стороны. Последние леи, отложенные на обратную дорогу, давно были истрачены… А «подходящей» работы все не было… Теперь, пожалуй, он взялся бы за все что угодно. И Томов решил пойти на вокзал. Может быть, там удастся найти работу.
С улицы Вэкэрешть Илья вышел к площади святого Георгия. Здесь шла бойкая торговля. На прилавках в корзинах или решетах лежат, словно обернутые бархатом, персики, красные, налитые соком помидоры поблескивают на солнце; покупатели их переворачивают, осматривают, торгуются, кладут на весы, ссорятся с языкатыми торговками, снова перевешивают. Кокетливые дамы приходят в сопровождении прислуги или денщиков, увешанных корзинами и мешками. Дамы — кто пухлыми пальчиками, кто серебряными ложечками, пробуют мед, сметану, творог, причмокивают, морщатся, плюются и… уходят; торговцы возмущаются и отпускают по их адресу нелестные словечки…
Полный мужчина в легкой сорочке, с выпирающим животом и заросшими густыми волосами руками и грудью следит за погрузкой живых цыплят в старую, переоборудованную из легковой, машину. Посапывая, он жадно обгрызает толстый ломоть огромной дыни. Его нос и щеки почти до ушей вымазаны клейким душистым соком.
Бронзовые от загара торговки наперебой предлагают разные сорта румяных яблок, сочных мясистых груш, ароматных дынь и арбузов. Между торговцами то и дело возникают споры за место, за весы, за покупателя. Крестьяне, не принимающие участия в скандалах, покупатели и зеваки, которых всегда много на рынке, стоят, разинув рты… А в это время мелкие воришки пробираются среди рядов, вырывают сумки, кошельки… То и дело раздаются крики: «караул!» За жуликами гонятся, кричат «держите!», полицейские свистят. Но эта суматоха лишь на руку другим жуликам… Если удается настигнуть, вора бьют до полусмерти или отправляют в участок. А люди на базаре продолжают пробовать, торговаться, покупать, судачить, жаловаться…
Пройдя мимо ларька, где продавали копченые сельди, Илья почувствовал, что у него закружилась голова. Еще мальчишкой он мечтал о трех вещах: «стать летчиком, купить себе прямоугольные часы и хоть раз в жизни досыта наесться копченки». Но вот ему уже скоро двадцать лет, а мечты еще не осуществились…
В телеге среди кусков сверкавшего на солнце льда лежали крупные сомы, карпы, белуга. Натянутый парус в заплатах защищал от солнца не только телегу, но и стоявшие вокруг нее круглые плетеные корзины, в которых копошились серо-зеленые с острыми, колючими клешнями раки. По базару бродили нищие. Наиболее сердобольные из торговцев бросали им в шапку раздавленный помидор или червивое яблоко, но большинство или вовсе не обращали внимания на попрошаек, или покрикивали: «Проходи дальше!», «Проваливай!». Калеку с шарманкой и белой морской свинкой, извлекавшей билетики «на счастье», сопровождала стайка любопытных ребятишек. Шарманка наигрывала грустную мелодию: «Возле белого домика, где так много цветов на окне»… Полицейские, грозя резиновыми палками, гнали шнырявших повсюду и предлагавших «предсказать счастье» цыганок, за длинными и широкими юбками которых плелись худые, мал-мала меньше, оборванные ребятишки.
