Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок
Знакомым шестым маршрутом Татьяна вновь добралась до Первомайской. Когда она вышла из автобуса, уже порядком стемнело. Но Татьяна не отказалась от своего намерения.
Снова залаяла собака, когда она очутилась возле уже знакомых ворот. Теперь ворота были наглухо затворены, и собака лаяла близко, совсем рядом. На этот лай долго никто не выходил. Наконец послышался чей-то голос, звавший собаку. Татьяна думала, что к ней снова выйдет маленькая Таня, но нет — говорил взрослый человек, только трудно было понять, кто именно — мужчина или женщина. Потом послышались шаги, а еще через некоторое время приоткрылась калитка, и тогда Татьяна увидела, что перед нею женщина. Невозможно было лишь разобрать, стара она или не очень и какова с виду.
На Татьянин вопрос о Воронове женщина сердито буркнула:
— Его нету.
— А когда он будет, не скажете?
— Может, когда и будет,— так же сердито проговорила женщина и брякнула калиткой.
«Тогда я буду ждать его,— сказала себе Татьяна и удивилась своему упорству.— Здесь буду ждать, на улице, и никуда не уйду, пока не дождусь. Придет ведь он когда-нибудь домой в конце концов. Должен прийти. Не может быть, чтобы не пришел. Я его обязательно дождусь».
Она отошла немного от ворот, потом повернула обратно.
А ведь и правду говорят, что нет худа без добра: это же очень кстати, что на Первомайской улице сплошь такие высоченные и плотные заборы, никто не станет глазеть на нее, никто не будет задавать себе лишних вопросов. А на самой улице людей почти и не встретишь, лишь попадаются изредка одинокие прохожие; похоже, здешние обитатели не любят вылезать из своих крепостей в позднее время.
Так и ходила она то в одну, то в другую сторону, чувствуя, как все больше и больше устают ноги. Ужасно возмущалась, почему никто на всей улице не догадался поставить возле своих ворот скамейку; делают ведь так люди, она сама видела на других таких же улицах. А то и присесть негде, чтоб хоть немножко отдохнуть.
По улице прошли две девушки. Они обогнали Татьяну. Одна из них горячо убеждала другую:
— Молоко особенно вкусно пить из тонкого стакана. В граненом стакане оно уже совсем не такое. А какао ни в каком стакане не вкусно, его лишь из фарфоровой чашечки пить приятно. Или еще лучше из фаянсовой.
Надо же, а? Людей волнуют и такие проблемы. А Татьяне сейчас хоть бы в чем-нибудь дали молока, даже в жестянке, она бы ни чуточку не протестовала. Да еще с каким наслаждением опорожнила бы ту жестянку.
В самом деле, она почувствовала вдруг сильный голод. Это же надо, она сегодня, оказывается, так и не пообедала. Совсем забыла, что надо поесть. А завтракала ли она сегодня? Кажется, тоже нет. Во всяком случае, ей так и не удалось вспомнить, заходила ли она сегодня на кухню, включала ли чайник.
Но ничего, она все перенесет — и усталость, и голод. Теперь, наверно, ждать осталось уже недолго. Вероятно, она уже часа два топает здесь. Придет ведь и конец этому топанью.
Вскоре с той стороны, где была автобусная остановка, и в самом деле показалась мужская фигура. Татьяна до того заволновалась, что даже идти дальше не смогла. Стояла, стараясь реже дышать, чтоб перестало стучать сердце, потому что казалось — его за версту слышно. А мужская фигура все приближалась, она была уже близко. Да, да, что был Воронов, тот самый Федор Федорович, сомневаться в этом не приходилось.
Воронов тоже заметил ее. Вначале он даже приостановился на какое-то мгновение, потом опять пошел навстречу, хотя и не так твердо, как прежде, даже немного пошатываясь. Фонари на улице горели тускло, но и при этом свете нетрудно было догадаться, что Воронов очень удивлен, а может, даже и смущен тем, что его кто-то поджидает на пустынной ночной улице.
Тогда и Татьяна двинулась ему навстречу.
А Воронов и вовсе остановился. Стоял и пристально всматривался в девушку.
Она подошла к нему совсем близко.
— Добрый день,— совладав с волнением, сказала Татьяна.
Воронов ответил не сразу.
— Кажется, уже вечер. Даже ночь. Впрочем, здравствуйте.
— Да, да, уже ночь, правда. Я искала вас весь день,
— Меня? Хм!..
— Где только не побывала, и все зря,.
Фонари мигнули и совсем погасли.
— Зачем я вам?
Татьяна почувствовала, как от него пахнуло водкой. И хотя Татьяна совершенно не выносила водочного запаха, она на этот раз не отшатнулась, даже не отошла ни на полшага назад. Оказывается, Воронов тоже очень высокий. Хотя, конечно, не такой, как тот белобрысый. Татьяне не так уж трудно смотреть Воронову в глаза, голову совсем не надо закидывать так сильно.
— Я целый день искала вао,— повторила Татьяна, не зная, как и с чего начать разговор.
— Это я слышал. Дальше?
— Мне хотелось поговорить…
— О чем? — резко спросил Воронов.
Татьяне показалось, что в его голосе прозвучали нотки испуга.
— Нам не о чем говорить,— сказал он быстро.
— Вы не узнали меня? Я из сберкассы. Вы у нас вчера были.
— Вчера? У вас?
— Ну да. Вы еще, помните, сказали нам про Титова.
— А-а, теперь припоминаю. В самом деле, вы там тоже были вроде.
Он, похоже, окончательно взял себя в руки.
— Ну, конечно, вы там были. Я еще подумал, что вы еще ничего себе. Клянусь честью. И сейчас могу со всей категоричностью подтвердить это. Даже под присягой.
Теперь Татьяна отшатнулась от него. Какое-то время она растерянно молчала. Потом глухо проговорила:
— Вы считаете, нам не о чем говорить?
— Нет, почему же, я этого больше не утверждаю. Давайте поболтаем. Обстановка как раз подходящая для… разговоров. Соответствующая, так сказать, обстановка. И время у меня есть, право слово. А у вас?
Татьяна вдруг отчетливо поняла, что подсознательно она была уверена в этом — в том, что деньги именно у Воронова. И только все время старалась убедить себя, что он совсем не такой, что он не пойдет на это, не может пойти. Но знала: это он взял. Взял, но, возможно, еще вернет. Все-таки он человек.
Она поднялась на цыпочки, размахнулась и залепила ему пощечину. Звонкую, раскатистую.
Потом повернулась и пошла прочь.
Она знала, уверена была, что он не бросится за нею, но все же ускоряла и ускоряла шаг.
Дальше, дальше от него, от этого
