Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
Мы сидели за столом, ели пироги с мясом, которые Анне Васильевне очень удались. Немного выпили, мужчины — водки, женщины — самодельной наливки.
— Как работает-то, ничего? — спросила Терентьича Анна Васильевна, жаждавшая, чтобы сына похвалили.
— Парень старательный, — солидно ответил Терентьич. — Мы его хотим в баскетбольную команду втянуть.
— Не играл никогда, — признался Николай.
— Научишься.
— Давайте споем, а? — предложила жена Терентьича.
И мы тихонько спели «Подмосковные вечера».
Анна Васильевна налила всем еще по рюмке.
— Давайте выпьем за Веру Андреевну, — сказал Николай, глядя на меня славными черными глазами. — Вера Андреевна, вы для меня — как вторая мать.
Стыдно плакать за столом. Но я ничего не могу поделать — слезы набегают на глаза и, как ни склоняйся, не удается их скрыть. Впрочем, что же скрывать, здесь все свои люди…
— Я хотел Бориса позвать, да его не было, — говорит Николай.
— А ты сходи еще, — советует Анна Васильевна. — Может, пришел теперь.
Он выходит. И через минуту возвращается. Почему-то задерживается у двери, бледный и растерянный.
— Коля, что случилось?
Он медлит.
— Коля! — требовательно повторяю я.
— Арестовали Борьку. Час назад.
БОРИС И АЛЛА ТАРАНИНЫ
Так случилось мне в один день испытать радость победы и горечь поражения. Коля Рагозин праздновал первую получку. Бориса Таранина арестовали.
Бориса будут судить. Ему шестнадцать лет, как и Коле Рагозину, он понимал, на что шел, его нельзя простить. Но тяжко сознавать, что человек, который мог быть счастливым и свободным, проведет свою юность за высоким забором. Кто в этом виноват? Только ли он?..
Я должна во всем разобраться. Все вспомнить, все оценить. И потом пойти к людям, рассказать им, как и почему это случилось, чтобы то, что произошло с Борисом, не повторилось с другими.
1
Узкий длинный коридор встретил меня шипением примусов и запахом керосиновой гари. Три женщины, сойдясь в центре коридора, оживленно беседовали о чем-то. Увидев меня, они умолкли и с любопытством следили, куда я пойду. На вопрос, где живут Таранины, мне указали крайнюю дверь.
Я постучалась.
— Входите, — отозвался из-за двери сипловатый женский голос.
Небольшая комната разделялась на две половины дощатой перегородкой. Передняя служила, по-видимому, также кухней и столовой. В ней не было окна, и потому, несмотря на дневное время, горела электрическая лампочка. Налево была плита, направо — квадратный стол. У стола стояла женщина и мыла посуду. Судя по присохшим остаткам пищи, посуда оставалась немытой со вчерашнего дня.
Хозяйка холодно отозвалась на мое приветствие и продолжала свое дело, не спрашивая, зачем я пришла, и не приглашая сесть.
— Вы — мать Бориса Таранина?
— Ну, мать. Может, самого его разбудить?
— Он до сих пор спит? Ведь уже двенадцать!
— Спит, что ему делать…
Странное впечатление производила эта женщина. Она была еще молода, лет тридцати пяти или немногим больше, и казалась здоровой. Но в то же время жизнь как будто ушла из нее. Равнодушное лицо, вялые движения, безучастный взгляд. Вокруг одного глаза лиловым пятном темнел синяк.
— Разбудить, что ли? Алла, разбуди Борьку, — несколько повысив голос, проговорила Таранина.
За перегородкой послышался шепот. Немного погодя вышел Борис в мятых брюках и старенькой майке и стройная, красивая, но неряшливая девушка со свалявшимися рыжими волосами.
— Я тоже вас интересую? — манерничая, спросила она.
— Интересуешь.
— Я уже совершеннолетняя. Показать паспорт?
— Не надо, Придешь ко мне в детскую комнату, поговорим.
— Я же сказала, что я совершеннолетняя, — повторила Алла.
— Все, что ты сказала, я слышала. Теперь ты придешь в детскую комнату и выслушаешь, что скажу я.
— Нечего ей к вам ходить, — хмуро заметила мать. Алла одернула ее:
— Не твое дело. Сама соображу, ходить или не ходить.
— А теперь я попрошу вас, товарищ Таранина, прервать на некоторое время свои хозяйственные дела. Мы должны поговорить о Борисе.
— Что он еще такое натворил, — проворчала Таранина, однако вытерла руки о полотенце, висевшее через плечо, и села поодаль от меня.
Алла ушла за перегородку. Борис равнодушно стоял у плиты, точно мое присутствие вовсе его не интересовало.
— Вы знаете, Зоя Киреевна, как и с кем проводит время ваш сын?
— Что же мне, по пятам за ним ходить? — отозвалась она таким тоном, который должен был показать всю бессмысленность моего вопроса. — Сам не маленький, понимает, что делает.
— Ваш сын скверно ведет себя. За ним известны хулиганские дела. И даже преступные.
— Вранье все это, — вставил Борис, глядя в пол.
— Помолчи, — оборвала я. — И вообще мне хотелось бы поговорить с твоей мамой без тебя.
— Пожалуйста, — протянул Борис и вышел из комнаты.
— У вас бывает Петр Зубарев. Это плохой воспитатель для вашего сына.
Алла выскочила из-за занавески с гребнем в руке.
— Петя ко мне ходит, а не к Борьке, — заявила она.
— О твоей дружбе с Петей мы поговорим особо, когда ты придешь ко мне. А теперь я бы просила тебя не вмешиваться.
Алла промолчала, но не ушла, а внимательно прислушивалась к нашему разговору, расчесывая свои густые пышные волосы.
— Он был у вас вчера?
— Заходил.
— Выпивали?
— Выпили немного, какая беда, — неохотно подтвердила Таранина.
— Беда в том, что вы спаиваете подростков — Бориса и Колю Рагозина.
— День рождения у отца, как же не отметить?
— Вы совсем не следите за Борисом. Он у вас точно беспризорник при живых родителях. А следить за ним надо, как ни за кем.
— Слова все это, — перебила Таранина. — Если натворил чего — так и скажите. А нет, так не выдумывайте.
— Вы — мать, вы отвечаете за сына, — продолжала я, сдерживая свое возмущение каменным безразличием этой женщины. — Когда он натворит беды, поздно будет говорить об этом. Вам останется только горько сожалеть.
Что-то дрогнуло в лице Тараниной, она взглянула на меня без прежней неприязни.
— Не слушают они меня. Выросли. Сами все понимают. Пускай живут, как знают, раз такие умные. Мое дело — чтоб сыты были да одеты…
— Вы неправы, Зоя Киреевна.
Я долго и терпеливо говорила Тараниной о ее обязанностях матери, об ответственности за будущее детей, о своем желании помочь ей. Таранина сидела с застывшим, ничего не выражающим лицом, точно погрузившись в тяжкую дрему.
— Воспитывать, — с угрюмой иронией проговорила она, когда я умолкла. — Где уж мне воспитывать. Меня самое муж каждый день воспитывает — синяки не сходят. Да и от деточек не сегодня — завтра, видать, того же дождусь. Борька уж замахивается, и от дочки не вижу почтения. Вот как. А вы говорите — воспитывать.
Так состоялось мое первое
