Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи
- Все это пустое и жалкое… Но он… Он совсем не такой, как другие. Он может плакать из-за одного цветка.
- Какого еще цветка?
Стийна молчала. Мне нестерпимо хотелось пойти в библиотеку — хотя бы заглянуть в дверь! Но я не осмеливалась оставить Стийну одну.
- Так редко случается, что люди понимают друг друга без слов. Зимой он уходил на лыжах далеко за город и в лесу писал мне свои письма… удивительные. И когда его руки начинали замерзать, он поджигал на поляне какую-нибудь елку и грел руки.
"Такому надо было бы дать как следует по рукам", — подумала я гневно. — Чтобы согреть свои белые ручки, господин губит молодую елочку!" С каждой секундой этот особенный Рауль становился все менее привлекательным для меня.
- Этот твой Рауль — обычный фанфарон! — сказала я Стийне. — За пожог леса его следовало бы оштрафовать, и все!
- Ах! — Стийна отмахнулась от меня. — Он особенный, не такой, как все.
- Ты хоть когда-нибудь сажала лес? Стийна грустно улыбнулась:
- Ничегошеньки ты не понимаешь…
Так мы сидели на Тоомемяги и беседовали. Во мне перемешались ненависть к Раулю, которого я и не видела-то ни разу в жизни, неудовлетворенность бездеятельным сидением на одном месте и жалость к Стийне, глупо восторгающейся каким-то фанфароном. Вспомнились розовые шишки на весенних елях и нежная зелень молодых побегов. Неужели зимой ледяно-холодные ветки ели загораются так легко, что какой-то ничтожный лунопоклонник может поджечь их двумя-тремя спичками? Мне никогда и в голову не приходило, что можно поджечь растущее дерево. Гениальные мысли всегда просты, как обычно говорит Мярт. Нет, конечно же, Рауль жег хворост — ведь елки на полянах покрыты толстым слоем снега, их так просто не запалишь, пыталась я найти оправдание этому типу.
Стийна была столь уверена в своем праве на отчаяние, что даже не переменила выражения лица, когда мы вошли в университетское кафе. Я опасалась, что это закрытое кафе — только для студентов. Но и оставаться ждать за дверью мне тоже не хотелось. Однако такого чуда я и предположить не могла: тут, похоже, проводился День школьника, потому что из-за столика, улыбаясь, нам навстречу поднялась Аэт!
- Неужели мы в Риге? — спросила я в замешательстве.
Аэт засмеялась.
- Похоже на то! Нет, знаете, я тоже отказалась от поездки в Ригу и подумала, ну куда еще вы можете направиться, как не в Тарту!
- Да ты настоящая телепатка! На самом-то деле мы собирались махнуть в Рим, но, вишь, судьбе угодно было распорядиться по-другому!
Аэт приехала в Тарту еще вчера вечером, она переночевала в гостинице "Тооме" и ходила повсюду, разыскивая нас.
- Но как ты все-таки догадалась поехать именно сюда?
- Ну, если едут трамваем в конец Тартуского шоссе, то затем и направляются обычно в Тарту. То же самое я сказала и твоей тетушке.
- Тете Марии?
- Ну да. Я случайно столкнулась с нею на улице. У нее глаза на лоб полезли: "Прейли[13] Паррест, но ведь вы втроем должны были путешествовать по Латвии?" Что же мне оставалось? Пришлось все ей рассказать.
- Ох, что же ты наделала!
Я представила себе, что творится теперь дома. Тетя Мария огорошила телеграммами моих родителей, а сама носится по больницам, отделениям милиции и моргам. Однажды, когда я не вернулась со школьного вечера к десяти часам, она уже проделала такой маршрут на такси. Зато подъехать первым делом к школе, где я должна была находиться, она почему-то не догадалась! Самое смешное — мы с Мяртом в тот раз долго прогуливались, беседуя, перед нашим домом, не подозревая, что в это время танте Мария носится по городу, разыскивая меня. Зато теперь у тети и впрямь была причина для тревоги. Мое сердце предчувствовало беду.
Пытаясь загладить свою вину, Аэт угостила нас бутербродами с килькой и взбитыми сливками. Теперь не только Стийна, но и я была расстроена. Стийна обошла все залы (их было в кафе три), но своего любимого поджигателя леса не нашла. Аэт помрачнела — вероятно, подумала, что мы на нее сердиты.
Мы сидели, безучастно поглощали взбитые сливки и смотрели по сторонам полупустого зала. И вдруг в кафе вошли два парня — один льняноволосый, а другой шатен с волнистыми волосами. Стийна сразу вскочила и быстро пошла к ним навстречу.
- Стийна, крестница моя! — воскликнул на весь зал тот, у которого были волнистые волосы.
Каким образом он мог быть крестным отцом Стийны? Как ни вычисляй, не получалось. Стийну представили льняноволосому, и вся троица направилась к столику под окном, за которым сидел смуглый молодой мужчина с острым лицом, напоминавшим мордочку ежика, на столике перед ним лежала раскрытая книга.
- Знаешь, — зашептала Аэт, — это поэт Мейер, молодой писатель.
- Кто из них?
- Тот, который сидит с книгой.
Стийна вместе с теми двумя молодыми людьми села за столик к Мейеру. Похоже было, что она совершенно забыла о нас. Она восторженными глазами наблюдала за новыми соседями по столику и ловила каждое их слово, как отличница за школьной партой.
- Слушай, Аэт, а не отправиться ли нам обратно в Таллин?
Я вдруг почувствовала сильную тоску по дому, хотя сердце дрожало от страха перед наказанием, уготовленным мне тетей Марией.
- Нет, — ответила Аэт.
- Чего мы тут караулим?
Но в этот момент вся Стийнина компания, словно по приказу, повернулась к нам, а Стийна крикнула:
- Девочки, идите сюда!
- Чего ты медлишь? — вскинулась Аэт. — Давай, пошли быстрее! — Она уже поднялась.
Я считала, что это унизительно — идти вот так за чужой столик.
- Пусть сами идут к нам, если им хочется!
Аэт снова села и сказала мне:
- Ты все-таки иногда бываешь ужасно старомодной!
- Если некоторые не такие, как все, то и я могу остаться сидеть, когда "гиганты мысли" изволят манить меня пальцем.
Аэт не поняла и была весьма недовольна моей строптивостью.
И вдруг вся Стийнина компания оказалась за нашим столиком.
- Можно скромным Мохаммедам прийти к горам? — спросил тот низенький, в котором Аэт признала писателя Мейера.
Они принесли с собой все, что было у них на столе.
- Горы охотно согласились, — засмеялась Аэт.
Молодые люди подставили к столику еще два стула.
- Барин смеется над нищим, нищий смеется за компанию, — сказала я одну из отцовских прибауток.
- Ага, вы, наверное, и есть дева Маарья? — спросил писатель. Эх, Стийна, до чего она сделалась разговорчивой!
Блондина звали Айном, а этот с волнистыми волосами был, как я и предполагала, Раулем.
- Паррест, — деловито представилась Аэт, и разговор перешел на ее отца.
- Стийна, мне пора домой! — шепнула я.
- Не уезжай! — попросила Стийна.
- Тебе не нравится Тарту? Простите, Маарья, я сразу на «ты», по студенческому обычаю, — сказал Мейер.
Какая честь!
- Крайне тронута!
Но у молодого писателя были добрые карие глаза — немножко похожие на глаза Мярта, — и мне расхотелось сердиться. Рассказала о нашем приключении на перроне, и все от души посмеялись. Я заметила, что у поджигателя елок зубы были мелкие, острые, как у пилы, а глаза пестрые и мохнатые, — такой человек смотрит на мир, как терьер, — сквозь лохмы. Таких длинных светлых ресниц я до сих пор ни у кого не видела.
- Маарья, а что ты пишешь? — спросил Рауль.
Как будто каждый человек должен сочинять!
Сначала я хотела ответить, что пишу заявления на тех, кто жжет лес, но заметила, как смутилась Стийна (видимо, она стеснялась того, что ее подруга ничего не пишет), и решила схитрить.
- Пишу лунные вещи, — протяжно, как Стийна, ответила я.
Все посмотрели на меня, как на золотое яичко. Особенно ошарашенными выглядели Аэт и Стийна. Мейер скрыл улыбку, и я не поняла: разгадал ли он мою игру или принял меня за эпигона Рауля.
- Значит, ты моя единомышленница! — серьезно объявил Рауль.
- Правда? Разве вас… разве на тебя тоже влияет лунный свет?
- Да.
Я даже не попыталась уклониться, когда попросили что-нибудь прочитать. Ну что ты скажешь! Вот бы какой-нибудь разумный человек — например, Мярт, или Тийт, или мой отец — посмотрел, как я заунывным голосом декламировала: "Полумесяц, твоя серебристая плесень…", а остальные слушали жутко серьезно. Рауль даже закрыл свои лохматые глаза! К счастью, никто не потребовал других «вещей» — так, с ходу, ничего «удивительного» не пришло бы мне в голову…
Рауль предложил, чтобы мы пошли к нему "в резиденцию", где будет удобнее говорить о поэзии.
До «резиденции» Рауля было ужасно далеко. По дороге я придумывала, изобретала рифмы, вроде: резиденция — до рези день сиял. Они могли еще понадобиться.
ГЛАВА 11
В комнате Рауля был невероятный беспорядок: старомодная мебель, театральные афиши, стопки книг и фотографии. Повсюду — на стенах и даже на потолке — были нарисованы большие миндалевидные глаза.
