Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи
- Какие вещи? — не поняла я.
- Ну, стихотворения. — Стийна усмехнулась: — Понимаешь, теперь никто из пишущих людей не называет стихи стихами. Среди молодых принято говорить «вещи». Этого парня зовут Раулем, и его стихотворения совершенно особенные. Не каждый может их понять, да и не должен.
Стийна помнила наизусть только одно стихотворение Рауля. Я, видимо, относилась к числу тех, кто не может, да и не должен понимать такое. Мне нравится, когда стихотворение напоминает песню и когда в нем есть что-то умное и красивое. Стийна читала медленно, заунывным, однотонным голосом:
О-о, белая луна,сияющая до боли,перережь своим серпомстебли уродливо пышных растений,все это безвкусие клумб,весь этот ужас садов.О-о, белая луна,посмеемся вместенад теми мещанами,которые сами себя сеюти сами себя съедают…Их гладкие мозги недостойнымизинца ноги моей любимой.А она грустна, молчалива,все, кроме тебя, отвергла,кроме тебя,О-о, белая луна!
Я сказала Стийне, что, по-моему, ее собственные стихи лучше, Стийне мой комплимент не понравился.
- Я еще только начинаю и, может быть, никогда не достигну уровня Рауля! — возразила она.
Мне хотелось ответить, что, по-моему, так выть на луну может каждый. Особенно любят заниматься этим собаки, когда их хозяев нет дома. Но сочла за лучшее помолчать, потому что если Стийна уж заберет что-нибудь в голову, то спорить с нею бессмысленно. Вместо этого я тут же сочинила подобное лунное стенание, жаль только, что не насмелилась записать его на глазах у Стийны. «Вещь» начиналась так:
Полумесяц, твоя серебристая плесеньвызывает боль в моих глазах,боль вызывает твое притяжениеи отлив в моем море мыслей.
Задумавшись о поэзии, мы чуть не проехали Тарту. Все же в последнюю секунду успели выскочить на перрон.
- В жизни еще не видела столь неудобно расположенного перрона! — проворчала я, увидев глубокое и широкое железнодорожное ущелье, отделявшее нас от здания вокзала.
Стийна пожала плечами.
- Нам-то еще ничего, — продолжала ворчать я, пролезая под платформой и протягивая Стийне руку помощи, — а как, например, старики карабкаются тут вверх-вниз?
Влезть на другую платформу оказалось не так-то легко: она была нам обеим по грудь. Я мысленно поблагодарила учителя физкультуры, который научил меня выжиматься на брусьях. Стийне пришлось гораздо труднее — она ведь была освобождена от уроков физкультуры, руки у нее были слабенькие. Я поднапряглась и втащила Стийну на перрон, но она уронила на рельсы свою сумку, пришлось мне снова соскочить вниз. Стоявшие возле станционного здания люди с интересом смотрели на нас, и это меня рассердило.
- Может быть, тартусцы проходят специальную вокзальную подготовку, а может быть, за месяц перед тем, как отправиться на вокзал, они тренируются в преодолении полосы препятствий, — сказала я Стийне. — Но я, во всяком случае, больше в Тарту поездом не поеду!
К нам подошла женщина в красной фуражке.
- Девушки принципиально не пользуются туннелем или как?
- Туннелем?!
Ах вот оно что! Та стеклянная беседка на покинутой нами платформе — вход в туннель! Тут еще подошел милиционер и с ходу прочел нам нотацию: дескать, мы создали аварийную обстановку — что было бы, если бы на первый путь как раз прибывал скорый поезд? За то, что мы якобы считали себя лучше других, пришлось уплатить штраф — три рубля. Никто не поверил, что мы и понятия не имели о существовании туннеля для пассажиров.
Я была крайне возмущена приемом, который оказали нам тартусцы, но Стийна только пожала плечами и ничего не сказала.
- Сколько у тебя денег? — спросила я.
- Три рубля.
Та самая трехрублевка, которую она получила от матери! У меня осталось четыре рубля с копейками, потому что за удовольствие ехать по железной дороге расплачивалась я.
- Если мы сейчас же купим билеты обратно в Таллин, то, пожалуй, можем позволить себе еще раз не воспользоваться туннелем!
Стийна засмеялась. "Ну да ладно, пустяки, — подумала я, — как-нибудь справимся".
В центре города мы нашли маленькое кафе и, подождав, пока освободились места, сели за столик в углу. Стийна пила черный кофе, и я не хотела отставать — дома тетя наливала мне в кофе обязательно полчашки молока или сливок. Стийна сказала, что это кафе старинное, прежде оно называлось «Вернер», а теперь — «Тарту». Сюда вроде бы любил ходить Туглас[11] — даже редактировал, сидя за столиком, принимал у сотрудников статьи. И вообще, нет ни одного тартуского писателя, который не ходил бы сюда. Я поглядела по сторонам — про сидевших тут людей не подумаешь, что кто-то из них может что-нибудь написать. Но поди знай!
В Тарту я была теперь во второй раз — впервые приезжала сюда после окончания седьмого класса на экскурсию. Мы тогда побывали в Музее природы, в Этнографическом музее и на Тоомемяги… Ночевали мы в спортзале какой-то школы, а есть ходили в столовую возле Ратуши. Но несмотря на это, я в Тарту совершенно не ориентировалась — казалось, будто здесь, в одном городе, несколько маленьких городков и каждый не похож на остальные.
После завтрака мы со Стийной решили отправиться на поиски странного Рауля. Стийна знала, что он живет в Новом Пялсоне. Я ужаснулась про себя: как найти человека в новом районе, не зная точного адреса? Однако оказалось, что речь идет об одном из двух студенческих общежитии, находящихся на улице Пялсона. Здания были такими одинаковыми, что я не смогла бы сказать, какое из них Новый Пялсон, какое — старый. Но Стийна, похоже, знала все точно, и я, напустив на себя неприступный вид, вошла следом за нею в дверь общежития, кинула, как и Стийна, небрежно "привет!" сидевшему за столом в вестибюле очкастому парню-дежурному и засеменила рядом с подругой по лестнице на третий этаж.
Если уж сначала не повезет, так потом и будет не везти все время. Странного Рауля мы не застали, а веснушчатый, тощий, высокий студент, оказавшийся его соседом по комнате, сказал нам, что Рауль теперь пасется у родственников, где ему предоставлена отдельная комната и бесплатное питание. Стийна сидела молча, но я сочла своим долгом выяснить новый адрес Рауля. Этого парень не знал, сказал только, что дом двухэтажный, этакий дворец с огромным садом и теплицами — а ля "Осторожно, злая собака!", где-то в районе индивидуальной застройки. Но Рауль обязательно сейчас в городе, поскольку он засыпался на экзамене по истории языка и пытается пересдать его в течение июня, чтобы получать стипендию.
Когда мы были уже на лестнице, веснушчатый парень крикнул нам вслед:
- Слушайте, у меня выскочило из памяти — зайдите между четырьмя и пятью часами в университетское кафе, обычно в это время Рауль бывает там!
- Все равно, — сказала Стийна, когда мы опять оказались на улице.
- Ах, не бери в душу! — попыталась я утешить ее. — Пусть он смотрит через колючую проволоку забора своего дворца на свою белую луну!
Но Стийна думала совсем иначе:
- Я знаю, ему нужен покой и тишина. Ради тишины можно отказаться от многого. "Не следует оставаться там, где был долго", — написал он мне в последнем письме. А начиналось это письмо стихами Есенина: "Друг мой, я очень и очень болен…" И почему я не догадалась сразу поехать сюда? Он устал, устал он…
И Стийна еще винила себя!
- Вот и пусть отдыхает и кормится в теплицах!
Стийна уставилась на меня долгим взглядом.
- Не говори так, — зашептала она умоляюще. — Ты ведь его не знаешь!
Словно маленький ребенок, она взяла меня за руку и повела на Тоомемяги, к памятнику Бэра[12]. Сюда, в парк на горе, мы приходили всем классом, когда приезжали на экскурсию, и я уже стала припоминать, где что в Тарту расположено. Внизу слева стояла Ратуша, часы которой гулко пробили три, где-то там же было главное здание университета и старое кафе.
Рядом с нами, за деревьями, краснели руины средневекового Домского собора, в сохранившемся крыле которого размещалась библиотека университета — крупнейшая в Эстонии… Мне страшно хотелось пойти в библиотеку, осмотреть ее изнутри, но я не знала, пускают ли туда кого-нибудь, кроме студентов. Стийна тоже не знала. Она была явно не в себе, грустная и нервная.
- Ты не знаешь, какая я гадкая! — говорила Стийна. — Я противная эгоистка. Спокойно зубрила математику ради каких-то экзаменов, в то время как он был совершенно сломлен и силы его были совсем на исходе!
- Разве было бы лучше, если бы и ты провалилась на экзаменах?
- Все это пустое и жалкое… Но он… Он совсем не такой, как другие. Он может плакать из-за одного цветка.
