Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— Что ж это вы проходите мимо, товарищ заведующий? Заглянули б. Неужто неинтересно, как рабочие живут?
— Вот как раз за этим я иду к сталевару Чечулину.
— Сталевары, сталевары… — досадливо произнесла Заворыкина. — Им и слава, и премия, и теплые слова. А что они без нас? Газу не дадим — сразу закиснут.
— Я не солнце, всех не обогрею. — Николай невольно перевел взгляд с пышущей здоровьем физиономии на вырез кофточки, не застегнутой на груди либо в спешке, либо с умыслом.
— Хоть на минутку зайдите, — вихляясь, настырничала Заворыкина, не понимая, что выглядит смешно. — Посидим, за жизню потолкуем. Ежели чем подсобить — я готовая.
От вкрадчивого голоса, от открытого, беззастенчивого призыва Николай смутился, как подросток.
— Когда-нибудь в другой раз, — пообещал он, лишь бы отделаться от назойливой женщины, и тотчас сообразил, что сказал не то и не так, что фактически подал надежду. Теперь Заворыкина не успокоится со своими притязаниями.
Заворыкина и впрямь посветлела лицом, залучилась глазами. Полуобернувшись, показала на свое обиталище.
— Смотрите не забудьте. Фуксия на окошках и занавески вышитые.
Николай кивнул, о чем снова тут же пожалел, и быстрым шагом пошел дальше.
Дом Вячеслава Чечулина под двускатной кровлей походил на сказочный. Наличники и особенно навершья окон украшала сложная пропильная резьба с причудливыми узорами из переплетений всяких-разных растений, а также зверей и птиц, реальных и фантастических. Орнамент обрамлял и тесовые полотнища ворот с навесом, и калитку, тянулся подзором по кромке кровли, а самый верх кровли венчало какое-то крылатое существо, похожее не то на дракона, не то на коня. Это была виртуозная работа самобытного художника.
Балатьева заметили. Первым в окне показалось смышленое лицо ушастенького мальчонки, затем женское лицо, затем тощая физиономия Вячеслава Чечулина. Не прошло и минуты, как он вышел из калитки в матерчатых тапочках на босу ногу и в голубой тенниске, стянутой на груди шнуром. Брезентовая спецовка, которую носил в цехе, делала его представительнее, а без нее — кожа да кости.
— Нежданный гость…
Чечулин хотел еще что-то сказать, но Николай опередил его:
— …хуже татарина?
— Лучше самого дорогого сродственника, — обиженно поправил сталевар, пропуская гостя в калитку. — Вы завсегда званы.
Двор, устланный досками, сиял чистотой, крыша над ним погружала все в полумрак, но Николай рассмотрел расположенные вокруг надворные постройки, и амбар, и сеновал над ним, и хлев, где похрюкивали свиньи, и огромную поленницу, сложенную компактно и, как по отвесу, ровно.
В сенях, украшенных оленьими рогами, Николай снял туфли и в носках проследовал в большую комнату, по-здешнему — горницу.
Бревна, из которых был сделан сруб, не знали ни штукатурки, ни побелки, зато, тщательно ошкуренные, казались полированными. Вдоль двух стен — скамьи, толстые, широкие, на таких не только сидеть можно, но и спать; в углу стол, некрашеный, залоснившийся от времени. В простенках между окнами репродукции в рамках — «Утро в лесу», «Охотники на привале» и старинный лубок «Сказание о Бове-королевиче». У правой стены самоделковый шкаф, застекленный сверху донизу и заполненный берестяными туесками разной надобности. На нем тоже глубокая резьба и тоже с растительно-звериными мотивами, по чьему-то недомыслию нелепо раскрашенная. С обеих сторон от этого сооружения — фотографии родичей, пожелтевшие от времени и недавние, все как одна в ракушечных рамках; а на противоположной стене наперекрест два ружья — вполне современная изящная бескурковка и старая шомполка с невероятно длинным и толстым стволом.
Значительную часть комнаты занимала русская печь с лежанкой, на которой, накрывшись овчинным тулупом, похрапывала старая женщина с тонким, как у великомучеников на иконах, лицом. И в полном несоответствии с этой обстановкой на подоконнике красовался сверкающий лаком и никелем мощный радиоприемник «Супергетер 1-СВД».
— Вот так и живем… — извиняющимся топом произнес хозяин.
Оглядевшись, Николай заметил, что в сумеречном углу подле печи кто-то сидит на скрыне в длинном синем армяке, перепоясанном кушаком. Только когда глаза освоились с темнотой, разобрался, что это раскрашенная деревянная скульптура, выполненная в натуральную величину.
Вячеслав засмущался.
— Давно хотел выбросить, да бабка ни в какую. Его, говорит, в амбар — и я в амбар, его со двора — и я со двора.
— Кто же это? — Николай подошел ближе к углу.
На него тупо смотрело скуластое лицо со свисающими усами.
— Иисус. Пращур мой делал для церкви, да церковь сгорела и бог не понадобился. Вот и торчит в доме черт-те сколько лет, людей пугает. Спасибо, хоть бабка разрешила из красного угла убрать, а то прямо меж нас жил.
— Ин-те-ре-сно, — протянул Николай. — Христос с лицом мужика, в армяке, как возница.
Вячеслав:
— Каждый делал бога на свой лад. А одежа, что на нем, шабуром называется. С коми-пермяцкого пошло, потому как из шабурины шьется, полотна домотканого. — Чтобы отделаться от этого разговора, спросил: — Что пить будем? Водка в доме не водится, а что касаемо наливок — на выбор. Брусничная, черничная, княженичная, костяничная.
Николай сделал категорический жест.
— Мне рапорт в одиннадцать принимать.
— А мне на смену с одиннадцати.
— Ну, тем более.
Вячеслав повернулся к двери, которая вела в соседнюю комнату, крикнул:
— Евфросинья, где твоя бражка?
Вошла хозяйка дома в новенькой кофте, сшитой по всем правилам моды 1913 года, — рюшечки, складочки, множество пуговиц, в талии затянута, на бедрах расширена воланом. Поставив на стол туесок, до краев наполненный мутновато-бурой жидкостью, приветливо улыбнулась гостю как давнишнему хорошему знакомому, подала дощечкой руку, поклонившись, произнесла:
— Потчуйтесь, Николай Сергеич.
То, что назвала она гостя по имени и отчеству, означало: хозяин дома и за глаза своего начальника иначе не величает.
Вячеслав нетерпеливо показал на скамью у стола, молвил с уральской особинкой:
— Что ж, сяли, в ногах правды нет.
Небольшим деревянным черпаком Евфросинья разлила бражку по старинным зеленоватого стекла кружкам, одну подвинула гостю, другую мужу и исчезла.
— Бражку эту мы и на сенокос берем, и когда лес рубить ездим — вкусно и сытно, — пустился в объяснения Вячеслав. — Вы не смотрите, что мути много. Это солод ржаной. Глотнешь — сразу и выпил, и закусил. Я вот только недавно из одной книжки узнал, махонькой такой, что солод — это витамин це, для здоровья оченно пользительный. Так что деды-прадеды, — хихикнул он, — не дураки были, а?
Николай подтвердил, что напрасно некоторые считают, будто умные люди только в двадцатом веке появились. Такие открытия, как огонь, колесо, письмена, календарь, в незапамятные времена сделаны, и до сих нор ими пользуются. А неувядающие краски, секрет которых был известен старым мастерам, — показал глазами на скульптуру, — воссоздать пока что
