Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Отхлебнули бражки. Вкус ее Николаю не понравился, может, с непривычки. Но виду не подал, чтоб не обидеть хозяина, — люди здесь гостеприимны, но горды.
— А куда жинка скрылась? — не без умысла осведомился Николай, заподозрив, что в этой семье порядки домостроевские. — Неловко как-то без нее.
— Ребенка усыплять пошла. Второй у нас в зыбке ишо. Да и не положено. Бабы здеся не приучены в мужчинской компании отираться. Ихнее дело — подать и умотать.
— А переучить нельзя?
Вячеслав от такого вторжения в его личную жизнь сразу сменился злым.
— В чужом монастыре… Это у вас там, сказывают, на баб никакой управы, на мужиках верхом ездят.
Беседа дальше не заладилась. Пили бражку, молчали. Чтобы разрядить обстановку, Николай спросил, выразительно взглянув на ружье:
— Что за самопал?
— Самопал? — еще более осердился Вячеслав. — Это кормилица моя! — Посмотрел на дверь, из которой высунулась донельзя белая головенка. — Ну иди, иди, — позвал сына. Усадив к себе на колени, продолжил: — С той двуствольной шпикалки много не набьешь. По одной — и то попасть трудно. А это добычливое. Осенью, когда утка к отлету готовится, она вся как есть на середке пруда собирается. С чего — не знаю, а только пестрым-пестро. Но близко не подпускает. Вот тогда я делаю на лодке скрад из лозняка, ну, маскировку такую, и гребу полегонечку. Подгреб шагов на сто — да ка-ак пальну! Потом отлежусь маленько…
— А зачем отлеживаться?
— Так оно ж отдает, окаянное! — по-взрослому объяснил непонятливому дяде мальчуган. — Как пушка!
— С носа аж на корму отлетишь, а то и в воду, ежели не удержишься, — добавил сквозь улыбку Вячеслав, для красочности дугообразно чиркнув рукой. — Заряд в ей какой? Жменя пороху да, считайте, две жмени дроби. Плечо потом неделю синее. Так вот отлежусь, подранков из этой пшикалки шестнадцатого калибра добью и тогда начинаю собирать.
— Пшикалка… — недовольно пробубнил мальчуган. — Ружжо как ружжо. — Шмыгнув носом, обратился к незнакомцу: — А ну отгадай отгадалку: убавишь — будет больше, а прибавишь — меньше.
Николай сделал вид, что задумался.
— Ну! — В щелках глаз мальчугана вспыхнули любопытные, по-ребячьи лукавые огоньки.
— Тебя как зовут? — спросил Николай.
— Антон. Как Антона Павловича звали.
— Какого?
— Так Чехова. Что про Ваньку Жукова написал. Уже отгадал?
— Нет, Антон. Сдаюсь.
— Так яма ж! — торжествующе взвизгнул Антон.
— Вот оно что! — Николай стукнул себя по лбу, добавил к радости мальчугана: — Недокумекал.
— Я тоже недокумекал, так тять сказал, — соблаговолил признаться Антон. Соскользнул с отцовых колен. — Я пластинку новую заведу. «Я о любви вас не молю, я вас по-прежнему люблю…»
— Мы ж разговариваем, не видишь? — воззлился Вячеслав.
Антон снова шмыгнул носом.
— А дядя сколько у нас будет?
Вячеслав для порядка поддал сыну по загривку.
— Ну и непоместный ты! Смотри, натукмачу. Сколько будет… Сколько нужно будет, столько и будет.
В знак протеста мальчуган разлегся на полу, но украдкой поглядывал на отца, соображая, пройдет ли безнаказанно его выходка или взбучки не миновать. На всякий случай настроил губы на слезы, и Николай решил взбодрить его.
— Ты кем будешь, когда вырастешь?
— Милиционером, — незамедлительно ответил Антон. — Ружжо есть.
— Но милиционеры ружья не носят.
Мальчуган задумался на мгновенье и находчиво обронил:
— Я его обрежу.
— Э, нет, брат, за такие дела…
Антон потаращил глаза.
— В каталажку?
— Могут и в каталажку.
Мальчуган по-взрослому поскреб затылок.
— Не годится. Тогда водолазом буду.
— А что, хорошее дело, — одобрил Николай.
Серьезный разговор этот, видимо, надоел Антону. Шмыгнув носом, под которым от натуги повисла предательская капля, он выскочил вон.
— А у этого… у кормилицы калибр какой? — поинтересовался Николай.
— А кто его мерил. Давыдычев Константин Егорович говорит, что это крепостное ружье. Вроде со стен им стреляли. Вот видите — место для штыря, чтоб его закреплять.
— И закрепили бы на лодке, — посоветовал Николай.
— Чтоб разворотило? Булькнешь в воду — пруд-то у нас какой! Что ширина, что глубина. До берега не доплывешь, а на дне сроду не найдут.
Вот теперь, когда образовавшийся было ледок растаял, Николай обмолвился о сапогах.
Мигом смотавшись в амбар, Вячеслав притащил высоченные ботфорты, приятно пахнувшие дегтем.
— Большеваты вам будут, но вы погуще ноги обмотаете. — Достав из сапог грубые портянки, пояснил: — Шерстяные — они хорошо пот впитывают. Заворачивать умеете?
— В армии этой премудрости обучен.
Коротки уральские ночи. Не успел отойти закат, как уже стало заниматься младенчески чистое, погожее утро. Его предвестником был желто-багряный отблеск над горизонтом. «Потому тут и успевают вызревать овощи, что долог световой день», — прозаически подумал Николай, когда предрассветный ветерок пахнул прохладой в лицо.
Улицы были пустынны, и, громыхая по деревянному тротуару тяжелыми болотными сапогами, Николай радовался тому, что никто не видит его, будто совершал что-то предосудительное. Он не позволял себе надолго терять связь с цехом. Даже в Макеевке, уходя с женой в кино или в гости, непременно сообщал диспетчеру, где будет находиться, чтобы в случае чего мог вызвать. Тут, конечно, масштабы не те, но возможностей для всяких происшествий ничуть не меньше, начальник цеха может понадобиться в любую минуту. Невольно оглянулся на завод. Ровно дымили его трубы, и шумы доносились мерные.
Прошел мимо дома Давыдычевых и поймал себя на мысли, что с превеликой радостью оказался бы под одним со Светланой одеялом в уютной теплой постели. «Быстро, однако, врачуются раны, — сделал осуждающий вывод и тут же нашел себе оправдание: — Видно, не так уж они неизлечимы, как казалось поначалу. И перемена места сыграла свою благотворную роль. Здесь ничто не напоминает о Ларисе. Только вот место попалось богомерзкое».
Дома завернули в сторону, и дорога, поросшая с обеих сторон вездесущими лебедой, лопухом, пыреем, папоротником, конским щавелем и всякой иной дурниной, пошла под гору. По ней спустился к пруду. Тихий, притаившийся, он казался погруженным в вечную спячку, и трудно было поверить, что осенью волны разбивают на нем плоты и выбрасывают беспризорные плывуны-бревна не только на пологие берега, во и на высокую плотину.
Обогнув полынные кусты и лопушник, на широких, с Лопатину, листьях которого серебристо поблескивали росяные капли, зашагал почти у самой воды по нетоптаной густой мураве, ощущая сыроватую мягкость почвы.
…Первая утка взлетела раньше, чем Николай мог ожидать, — едва он отошел от косогора. Ругнув себя за ротозейство, снял с плеча ружье, вложил патроны и только щелкнул затвором, как вылетела вторая утка. Курки «тулки» не были взведены, и, пока он лихорадочно взводил их, утка оказалась вне досягаемости.
«Край непуганых птиц». Подумав так, Николай снова выбранил себя за
