Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Строгановы оказались хозяевами незадачливыми. В 1777 году большую часть их пермских угодий прибрал к рукам армянский дворянин Лазарев, от которого они перешли к княгине Елизавете Абамелек-Лазаревой. А угодья эти составляли как-никак восемьсот тридцать тысяч десятин. К началу Отечественной войны 1812 года завод отлил четырнадцать тысяч семьсот пудов ядер и бомб весом от шести фунтов до трех пудов. Последний Абамелек-Лазарев в самом начале двадцатого века снес в Чермызе доменную печь из-за ее невыгодности и построил две мартеновские печушки, которые стали работать на привозном, опять-таки по Каме, более дешевом чугуне. Этот крупнейший магнат — его латифундия была одной из самых обширных в крае — жил то в столице, то за границей, вращался в высшем обществе, посещал Льва Николаевича Толстого, выдавая себя за вольнодумца и либерала, а на самом дело ради популярности и удовлетворения собственного тщеславия. На заводах он почти не бывал, но умел подбирать управляющих с волчьей хваткой. Самым лютым его служакой был Пивинский. Жил он в Чермызе, но ведал всеми заводами и старательно приумножал богатства хозяина. Около пяти миллионов чистой прибыли получал Абамелек-Лазарев ежегодно. Мало того, что Пивинский самолично установил низкую оплату труда, он еще деньгами выдавал только половину причитавшегося. Остальное рабочие получали товарами и продуктами по заборным книжкам из амбаров и лавок, где цены были тоже произвольные. Женщинам и детям, работавшим наравне с мужчинами по двенадцать часов в день, платили вдвое меньше.
В ноябре 1905 года, потеряв всякое терпение, рабочие остановили завод, а Пивинского выволокли из особняка, обули в лапти и на глазах тысячной толпы водили по поселку, грозя бросить в прорубь. С перепугу он подписал согласие удовлетворить требование о прибавке жалованья, но как только его отпустили, телеграфировал пермскому губернатору, чтобы прислал казаков. Губернатор требование выполнить не смог — в то время местный гарнизон с превеликим трудом сдерживал революционный натиск рабочих на Мотовилихе, — но телеграмма встревожила его не на шутку, и он запросил о военной помощи министра внутренних дел. Губернатор опасался, как бы пример Чермыза не оказал дурного влияния на другие заводы Урала, где обстановка тоже была напряженной. Однако и министр не смог помочь. Только спустя пять месяцев прислал он карателей. Все это время заводом и поселком управлял Совет рабочих депутатов, один из первых Советов на Урале.
Но не с этого началось революционное движение в поселке. Корни его уходят далеко вглубь. В конце 1836 года в заводском училище для подготовки административно-технического персонала раскрыли тайное общество, членами которого были молодые люди в возрасте от семнадцати до двадцати трех лет. На допросе руководитель общества — сын крепостного крестьянина Петр Поносов — показал, что «Общество вольности» имело свой устав и составило воззвание, призывавшее к свободе. Судьбой девяти арестованных распорядился сам Николай I. Их отправили в Петербург, где заточили в Петропавловскую крепость. Это были необычные для нее узники — до сих пор в крепость попадали политические высоких сословий. Потом одних сослали на Кавказ, других — в Финляндию, в арестантские роты, где было еще тяжелее, чем на каторге.
Полковник жандармского управления, присланный на завод для расследования обстановки на месте, доложил царю, что в Пермской губернии заводские люди организованны более, чем в других губерниях, что заводчики Урала имеют училища, в которых преподаются не нужные мастеровым и крестьянам предметы: история государства Российского, русская литература, всеобщая география и всеобщая история. По указу Николая I училище Лазаревых было закрыто.
Закончив этот длинный экскурс в историю, Константин Егорович передохнул и заулыбался.
— Ну что, уморил?
— Уморил я вас.
— Нисколько. Профессия.
— Константин Егорович, дайте что-нибудь почитать на ваш выбор, — попросил Николай.
Константин Егорович целенаправленно подошел к крайнему справа шкафу, вытащил увесистый томик.
— Поскольку я историк, для меня все, касающееся истории, представляет наибольший интерес, — заговорил он вполголоса со снисходительной усмешкой, обращенной к себе. — Вот вам Покровский. Был такой историк в начале девятнадцатого века, остро критиковавший буржуазную историографию. Наша историческая наука относится к нему со скепсисом, как, впрочем, и ко всем остальным старым историкам по причине вульгаризаторского понимания социологии, но, право же, это очень интересно. Когда-нибудь, уверен, всем им воздадут должное.
— Нам и Иван Грозный не по душе был, да реабилитировали, — вставил Николай. — Великолепное драматическое произведение в стихах написал о нем Илья Сельвинский. По нему — опричнина была событием огромной важности для становления государства.
— Читал, читал. Отменный поэт. Глубокий, взыскательный, темпераментный. Это работа эрудита, а не легкая пробежка куда-нибудь на стройку или в колхоз. И очень важно, что он застолбил взгляд на Ивана Грозного как на государя, действия которого в огромной мере диктовались велением времени.
Николай взял из рук Константина Егоровича книгу, заглянул в титульный лист.
— «Русская история с древнейших времен, том первый».
— Потом и остальные прочитаете, — пообещал Константин Егорович. — Уверен — потянет.
— Тем более что и я пристрастен к истории. Со школьной скамьи. — Николай замялся. — Но это такая ценность.
— Верно, ценность немалая. Прижизненное издание. Труд, скажу вам, поистине фундаментальный. Я отношусь с величайшим почтением к глубококопателям, будь даже их концептуальная основа порочна. Фактологическая сторона и материал в целом дают нам богатейшие возможности для серьезных исследований, для проникновения в суть явлений. Особое внимание обратите на главы, освещающие древнейшие религиозные верования и толкование опричнины. Кстати, многие сведения Покровский, как и первый наш историк Татищев, — только тот куда в большем объеме, — брал из первоисточников — с пергаментных летописных листов, по разным причинам не сохранившимся.
Константин Егорович и Николай уже пили чай, когда постучали каблучки по ступенькам крыльца и в комнате появилась Светлана.
— Вы о чем, затворники, если не секрет? — спросила она, почувствовав по настроению мужчин, что разговор был серьезный.
— Да вот убеждаю Николая Сергеевича проветрить мозги, поохотиться, — сманеврировал Константин Егорович.
Хотя Николай
