Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— Га-зы, — с удовольствием повторил дядя Костя. — Кто это у вас такой бдительный нашелся?
Все закрутили головами и уставились на меня, как будто я все еще стоял здесь во весь свой рост, а не превратился в махонького, с ноготь величиной человечка. Но Ваке показалось этого мало, и, выставив скользкий от мыла палец как пистолет, он пригвоздил паникера к стенке:
— Во! Он!
Лучше бы сгноили меня в ту минуту всеми боевыми отравляющими: ипритом и люизитом, фосгеном и дифосгеном вместе.
Спасибо Токе, выкрикнул он те слова, что застряли у меня где-то пониже горла:
— А белый хвост! Ведь все же видели, «хейнкель» летел, а за ним… Ведь все же видели!..
— Это отработанные газы, — спокойно пояснил дядя Костя. — Говорят, у фрицев с горючкой плоховато…
Мы выходили на волю будто из склепа. И, ах, как сладок, до головокружения, показался мне воздух, пропитанный яростными ароматами душистого табака, — да, да, конечно же, табака, а никакой не герани, — подгнивших остатков яблок и близкого отсюда моря. Какое это, оказывается, благо — дышать полной грудью и чувствовать, сколь чисто небо над головой, сколь ярка и трепетна готовая опасть листва, сколь безогляден вокруг тебя мир, в котором все только начинается.
ЧУЧА
Я поймал этого полосатого зверя в овраге, среди колючего хитросплетения терновника и повилики. Когда мне удалось наконец загнать его в сырую и глинистую расселину, откуда бежать было некуда, он выгнул спину и зашипел так злобно и угрожающе, что я застыл в нерешительности: хоть пяться или деру давай. Я закрыл глаза и бросился вниз животом…
До самого дома котенок царапался, норовя укусить меня тонкими, словно иглы, зубами. И лишь в темноте подъезда сжался в молчаливый, вздрагивающий комок.
— Боже, на кого ты похож! — всплеснула руками мама, завидя нас вдвоем.
По-моему, я был похож на самого счастливого человека в нашем городе, хоть на рубахе и зияла дыра, а штаны из светло-серых стали желты от глины. Ведь я так давно мечтал, чтобы у нас в квартире кто-нибудь гавкал или мяукал, как у всех нормальных людей.
Мама отмывала нас в корыте по очереди: сначала меня, потом котенка. Я держал его за лапы, облепленного шерсткой, тощего, как крысенка, а он извивался, и дрыгался, и мяукал так истошно, словно над ним вершили расправу. Потом, по нашим понятиям, следовало напоить котенка молоком. Однако напрасно я пытался сунуть его, бестолкового, мордой в блюдце — он упирался всеми лапами и отряхивался так брезгливо, словно поимел дело с какой-то гадостью. Зато в рыбу котенок вцепился с урчанием.
— Дикарь дикарем, — жалостливо сказала мама. — И кто его, такого малого, бросил?
Но оказалось, что поймал я вовсе не дикаря, а дикарку. Мы назвали ее Чучей.
Чуча прожила у нас год, когда началась война. К тому времени она выросла в красивую кошку с гладкой, в дымчато-коричневых полосах шерстью, с коротким хвостом и острым взглядом зеленовато-желтых с дичинкою глаз. Пожалуй, только глаза и напоминали в ней то злющее существо, которое жило в овраге.
За год я тоже подрос, пошел в первый класс и окончил его. Весной каждое утро по нешироким тротуарам курортного городка до самой школы меня провожала Чуча. Она вышагивала чуть впереди меня, так важно задрав хвост, словно сопровождала кронпринца. Редкие прохожие оглядывались на нас, и я в самом деле чувствовал себя баловнем судьбы. Но стоило нам войти в школьный двор, как роли тотчас менялись.
— Ур-ра! Чуча пришла! — кричали ребята и бежали не ко мне — к ней. И сам я тоже орал со всеми вместе:
— Ур-ра! Чуча!
Она испуганно вздрагивала и прижималась ко мне, ища защиты, хоть знала, что здесь ее не обидят. Напротив, от школьных завтраков, которые давали родители каждому из нас, ей всякий раз перепадали разные лакомства.
Незадолго до начала нового учебного года в круглом павильоне, поблизости от морского вокзала, еще продавали без карточек горячие пирожки с джемом. К зиме и по карточкам в магазинах отоваривали скудно. А первой военной весной стало и вовсе голодновато.
Никто из одноклассников моих уже не подзывал к себе Чучу, пряча в кулаке огрызок окорока или колбасы. И однажды я с грустью заметил, что иду в школу один, без провожатой.
Привыкшая к мясу, Чуча сама стала добывать себе пищу. В двухэтажном деревянном нашем доме давно уже перевелись мыши, и теперь, играя в войну с ребятами, все чаще я встречал Чучу то замершей под дуплистым дубом в овраге, то мягко и бесшумно скользящей в зарослях барбариса, у самого обрыва к морю.
Едва на пригорках пробудилась трава, по нашему дому прокатилась настоящая эпидемия — все завели кролей. Пасли их в парке, словно каких-нибудь коз. Только живший под нами старик Гайда, всегда затянутый в китель, как в мундир, решил быть оригиналом: принес с базара дюжину цыплят да петуха с курицей и выпустил их во двор. С этих цыплят все и началось.
Однажды средь бела дня пропал один желтоклювый. Гайда был человеком дотошным, принципиальным, как он сам любил подчеркнуть, и не успокоился до тех пор, пока не нашел за сараями кучку перьев. С этими перышками, зажатыми в мосластый кулак, он и пришел к нам искать управу на Чучу. Почему именно на нее, а не на того бездомного пса, который рыскал по окрестным помойкам, Гайда объяснить толком не мог, но пригрозил, что если еще обнаружит потраву, то открутит голову кошке.
Понять его расстройство было нетрудно, кому понравится такой разбой средь бела дня, да еще в столь трудное время. Для острастки мама потыкала Чучу мордой в те перышки и взгрела ее рукой. Дня два кошка не показывалась нам на глаза — обиделась. Потом все пошло как прежде. Мы подкармливали Чучу чем могли. И хотя дома она по-прежнему сидеть не любила, порой пропадала где-то до самой ночи, однако цыплят больше никто не трогал. Они росли и набирали силу на радость старику Гайде.
Похоже было, что затея с цыплятами сделала его разговорчивее, чем прежде. Спозаранку он беседовал с выводком:
— Ну, ну, живчики, все под себя гребем? Натуры у вас кулацкие, как я погляжу, а нынче это не модно…
Потом тем же тоном продолжал говорить с тетей Валей:
— Ну, ну, Демьяновна, как настроение в свете событий?.. Живы будем не умрем?.. Курей еще не надумала завести для ребятишек?
— Кормить-то их чем?
— Сами найдут — не баре. Травку, козявку, то да се…
— Ну да, травку-козявку…
