Юрий Рытхэу - Полярный круг

— В Уэлене я видел: комплекс косторезной мастерской строят из каменных блоков, — заметил Нанок.

— Вот это хорошо! — радостно произнесла Раиса Петровна.

Молчавшая до этого Саникак сказала:

— Почему строительство всего нового начинается обязательно с районных центров? Новый кинотеатр — в районном центре, новый ресторан — в райцентре. Все — в район! Это несправедливо. Надо начинать в селе, в глубинке.

Нанок допил остывший чай.

— Давайте погуляем, — предложила Раиса Петровна. — Сходим на берег моря, к маяку.

Быстро оделись и вышли в прохладную, свежую ночь. Движок на электростанции замолк, и селение погрузилось в темноту. Лишь кое-где светились колеблющиеся огоньки свечей и керосиновых ламп. Яркие звезды усыпали небо, и море мерцало у горизонта странным отблеском.

Через равные промежутки времени маяк посылал острый луч в морскую даль. Порой Наноку казалось, что кто-то отвечает этому лучу дальней мгновенной вспышкой.

Вода тихо плескалась в темноте, отсвечивая зеленоватыми бликами. У моря было совсем свежо.

— Я была в прошлом году на Черном море, — заговорила Саникак. — Там море совсем другое. Казалось бы, везде — вода и вода. А цвет не тот и запах, не говоря, конечно, о температуре. Оно… — Саникак помедлила в поисках точного слова, — какое-то ручное. Но все равно очень приятно купаться. Я даже немного научилась плавать. Метров десять могу проплыть, — с оттенком гордости произнесла девушка.

Прошлись по берегу от маяка к концу галечной косы, достигли устья речки и повернули обратно. Со стороны селения не слышалось ни звука. Все спали.

Огромное небо смотрело звездами на теплую уснувшую землю, на домики, сгрудившиеся на краю огромного пустынного пространства.

На душе у Нанока было спокойно и светло.

Он не знал отчего. Просто было хорошо. Он ведь только начинал по-настоящему жить. До этого была лишь подготовка — детство и долгие годы учения. Теперь он должен что-то сделать для людей, для своего народа. Чтобы выше была гордость за свою землю, за дела свои, за самих себя. И правильно беспокоится Анахак о том, что не будет нынлю в музее. Но Нанок только начал свой полярный круг — он добьется того, что будет и нынлю, и многое другое.

И когда человек будет входить в музей и проходить от стенда к стенду, от яранги и нынлю к новым домам, от стойбищ к тундровым городам, он как бы будет путешествовать по новому полярному кругу, очерченному людьми новой Арктики.

Администратор ансамбля Серафима Григорьевна остановила Зину:

— Письмо тебе.

Девушка хотела засунуть письмо в карман, думая, что это очередное послание брата с просьбой купить дробь и картонные гильзы, но, взглянув на конверт, вдруг покраснела. Это было письмо от Нанока.

Она побежала в репетиционный зал, но там еще были люди. В углу на единственном в зале стуле сидел Нутетеин.

— Здравствуй, дедушка, — сказала Зина.

— А, это ты, Зина, — прищурился Нутетеин. — Как отдохнула? Выглядишь ты хорошо.

— И вы, дедушка, помолодели, — сказала Зина.

— Есть немного, — удовлетворенно произнес старик. — Глотнул настоящего морского ветра. Думал еще побывать в Уэлене, но потянуло к танцу…

Пока собирались остальные артисты ансамбля, Зина отошла к окну и вскрыла конверт. Она читала, и в ее ушах звучал голос Нанока, слова, как бы отделяясь от бумаги, оживали.

Нет, в письме не было признаний в любви. Нанок очень буднично и точно описывал свои встречи, разговоры, погоду. Но сердце чуяло за этими обыкновенными словами что-то большое, хорошее и ласковое.

В репетиционном зале собрались артисты. Партнер Зины Гатле попытался заглянуть в листок, но Зина быстро сложила письмо.

Начались репетиции.

На этот раз разучивали большой и сложный танец, переложение старинной легенды.

Зина двигалась в такт песне и звукам бубнов, как бы переносясь в самые истоки жизни на этих берегах. На холодном берегу, где лежит смерзшаяся галька, стоит девушка и ждет вестей с моря. С рассветом ушли охотники на легких, быстроходных каяках. Вот вразвалочку по берегу бредет Ворон. Ворона танцует Гатле. Он клюет морскую капусту и мелких рыбешек, выброшенных волнами. Приблизившись к девушке, Ворон становится юношей. У него мудрые и печальные глаза. В глубине их светится любовь и нежность. Он исполняет перед девушкой танец любви, танец нежности и страсти. Он обещает девушке нездешнюю жизнь, полную радостей, не знающую забот о пище.

В заоблачных высотах,В пространствах воздуха и света,Мы выстроим ярангу счастья и любви.Вместо чадящего жирника — вечное солнце,Одеялом тебе — нежное облако,Вместо сомнений и раздумий —Свет вечных и незыблемых истин.

Ворон-юноша кружил вокруг девушки, касаясь черным крылом нежного плеча, а она отбегала в сторону и отвечала песней-танцем:

Счастье и любовь — не в заоблачных высотах,А на нашей земле.Радость — не в сытом желудке,А, в упорной борьбе за жизнь,За истину, которая вечно ускользает…

Слова песни были необычными и звучали немного странно. Но Нутетеин настаивал, чтобы их произносили внятно и чтобы движения танца точно соответствовали смыслу.

Зина, прикрыв глаза, движениями рук должна была выразить все, что ее переполняло.

И пусть моя песня-танец,Одолев холодные волны,Достигнет одинокого каяка,В котором плывет мой любимый…

Нет, она не представляла Нанока плывущим на каяке. В эту минуту она даже и не думала о нем. Она только чувствовала, как все ее тело словно стало танцем и музыкой.

После репетиции Зина и Нутетеин вместе шли домой. Они жили в одном доме, недавно построенном в новой части Анадыря, на вершине горы.

С лимана дул холодный ветер, отрывая дым от высокой трубы электростанции.

— Ты, Зина, сегодня очень хорошо танцевала, — задумчиво сказал Нутетеин. — Я вот смотрел на тебя и думал: надо, пока есть силы, показать людям могущество жизни, которая удержала нас на этой земле…

Нутетеин некоторое время помолчал, потом продолжал:

— Я хочу сочинить такой танец, в котором люди увидели бы нашу жизнь от начала до сегодняшнего дня. Сомневался, получится ли. А сегодня, когда смотрел, как ты танцуешь, уверился — получится…

Утром в комнату постучалась Лиза Ван, заведующая сельским клубом, и пригласила Нанока:

— То, что вы сейчас увидите, у нас каждое воскресенье стихийно происходит, — объясняла она по дороге.

Тихо приоткрыв дверь, вошли в зал.

Свесив ноги со сцены, три человека — среди них одна женщина — вдохновенно били в бубны, пели, а перед ними две маленькие девчушки исполняли старинный эскимосский вольный танец. С чуть прикрытыми глазами, грациозно изгибаясь, они двигались в такт музыке. Нанок посмотрел на них и вдруг вспомнил, как танцевала в старом Наукане его мама.

Ну что такого особенного в этом, быть может, однообразном ритме, отбиваемом бубнами, в этих глухих, хрипловатых голосах, остуженных соленым морским ветром? И что-то все-таки есть, проникающее в самые глубины сокровенного в человеке, трогающее нежные струны, сообщающееся с сердцем и с разумом, с тем, чем чувствуют прекрасное, глубокое, рождающее сочувствие к людям, доброту к живому, к облакам, к бескрайнему пространству льда и снега, к тундровым цветам, к девичьей застенчивости.

Анахак, Тамара и Нанок прошли к сцене и уселись на скамью. Оглядевшись, Нанок заметил Раису Петровну, Саникак. Прислонившись к стене, сидел старый Нотанват, рядом с ним, видимо, его зять — красивый блондин с ребенком на коленях — и молодая женщина с чуть заметной татуировкой на подбородке.

Началось веселье. Неутомимые певцы, время от времени прикладываясь к большому ковшу холодной воды, пели одну песню за другой. На свободном пространстве толпились танцоры. Вольные танцы перемежались с танцами, изображающими сцены охоты на морского зверя. Некоторые из них Нанок помнил — в детстве отец как-то взял его с собой на ритуальный китовый праздник в Уэлене. В обширной яранге, где для простора был убран полог, добывшие кита охотники исполняли танцы, испрашивающие прощение у богов за то, что убили своего собрата по морю. Согласно старинной легенде приморских охотников, жители длинных галечных кос, промышлявшие в море, произошли от Кита, женившегося на девушке.

Сидевшая рядом Лиза Ван глуховатым голосом объясняла танцы.

Часто она мешала Наноку, но он не смел ее прерывать, как-никак он гость.

— Вот этот танец, — сказала она, когда на освободившееся место снова вышли две девочки, — я хочу назвать «Счастливое детство». Подходит, да?