Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
— Сама ушла! Вас это устраивает?
Николай поперхнулся чаем. А Марии того и надо! Воткнула кулаки в бока и понесла, понесла, будто удила закусила:
— Устраивает?! Очень, очень устраивает, золовушка-колотовушка! Очень! Хоромы царские, неохватные! Тебя только и недостает нам, тебя да щенка твоего…
Николай, лиловея, трахнул кулаком по столу:
— Цыц!
Звякнула посуда. Проснулась на диване Леночка. У Марии обрезало голос. Она оскорбленно свела губы в скобку и скрылась в кухонке. А Николай растерянно и смущенно смотрел на свой огромный в ссадинах кулак, лежащий на столе. Чуток сильнее — и проломил бы столешницу. Сроду такого не бывало!
Слыша в комнате тишину, Мария опять сыпанула скороговоркой:
— Думала, отмаялась, избавилась, так ее сызна… С такой сам черт не уживется…
Николай повел бровью на дверь кухоньки и, ободряюще, — на Инку. Холодные синие глаза потеплели, в них словно бы голубые проталины появились.
— Ты… не обращай, сестренка… Я тебя никому в обиду…
Подперев ладонью лоб, Инка уставилась на скатерть, застланную тонкой прозрачной клеенкой. Редко взмахивали ресницы. «Лучше бы и не заходила сюда… Родные же, брат… А она! За что? Как бы она на моем месте?.. Как? Она знала, как: Коля у нее по одной дощечке… Разве им понять… У них — гнездышко, у них — тишина и покой…»
— Наплюй, сестра… Перебесится и… Пропишем тебя, скоро в новую квартиру…
В кухне неистово загремела кастрюлями Мария. Николай опять повел в ту сторону бровью, но уже не так решительно, как в первый раз. После телеграммы у них с Марией был разговор насчет новой квартиры. Николай сказал, что если они пропишут у себя Инку с дочкой, то получат не двухкомнатную, а трехкомнатную квартиру. Мария уперлась в свое: «Буду в сарае с детьми жить, но только без нее!..»
Он терзался. И потихоньку проклинал и Марию и Инку — всех баб на свете! «Десять мужиков уживутся под одной крышей, а две бабы — ни за что!..» Он преувеличивал тягостность положения и потому еще больше терялся. Выдавливал из себя улыбку, неуверенно утешал:
— Мы еще заживем, сеструха… Все образуется…
Инка подняла голову. Влажные от слез глаза были нестерпимо сини. Николаю было больно смотреть в них. Он суетливо палил ей свежего чаю, пододвинул сахарницу.
— Не обращай внимания. Пей, ешь, как дома… Будешь у нас жить…
— Спасибо! — Она встала и подошла к дивану. Нагнувшись, застегнула на дочке пальтишко. — Ты не спишь, доча? Ты ножками пойдешь?
Леночка сползла с дивана, большими, как у Инки, глазами нерешительно обвела незнакомую комнату.
— Мамочка, это мы к дяде Коле приехали, да, мамочка?
— Нет, доча, это чужой дядя…
Николай вскочил, загородил дорогу:
— Никуда ты не пойдешь! Не пущу! В тесноте, да не в обиде. Скоро новую квартиру получим… Пропишем вас, в долю войдете, трехкомнатную дадут…
— Отойди! — мотнула она головой, почти не разжимая губ.
И Николай посторонился.
— Тебе помочь?
— Помоги жене полы вымыть после нас…
Вот и опять знакомая улица, знакомая окраина. После вчерашней оттепели снова выпал снег. Мягкий, пушистый, он прощально белел на крышах, на талых черных ветвях кленов, податливо хрустел под ногами. Леночка, лопоча, бежала впереди, брала воздушный снег на рукавичку, украдкой слизывала языком… Инка не слышала ее лопотания. Другое в голове, другие мысли! Почему стала чужой родная, милая улица, чужой и враждебной? Почему? Почему?!
Каждый дом, каждый клен — воспоминание, грустное, как хороший, несбывшийся сон… Под этим вот кленом Григорий, сжимая ей плечи, спросил: «Ты… девчонка?» — «Конечно, не мальчишка!» Он злился: «Нет, ты… честная?» Она хохотала: «В воровстве никто не уличал!»
Григорий снял руки с ее плеч и самолюбиво замолчал. Смотрел в сторону. Закурил, угрюмо проговорил: «Не прикидывайся наивной… Про тебя всякое болтают…» Да, про нее в то время всякое болтали. Ухажеров Инка меняла с легкостью. Парни грозились: проучим, Инка, век помнить будешь! Она смеялась: рученьки коротки! Самым неотвязчивым оказался Григорий, этот демобилизованный симпатичный сержант. Казалось, его ничем нельзя было пронять, он не умел долго обижаться на ее бедовые выходки. Зато подход к женитьбе у него был хозяйственный, крестьянский: он хотел все знать о своей будущей жене — ведь о ней «всякое болтали». «Девчонка?.. «Честная?..» Будто лошадь покупал. Поначалу Инку оскорбила эта его практичность и дотошность, но потом она по-другому взглянула на него: значит, парень серьезный и жену хочет иметь серьезную, верную. Тогда Инка не особенно вдавалась в анализ своих чувств к нему. Достаточно было того, что он ей нравился. Однако вряд ли она вышла бы за него замуж, если б не косые взгляды Марии, если б не ее вечное ворчание и укоры.
Николай нахмурился, когда сказала о своем решении. Не одобрял поспешности. А Мария — наоборот: «И чего ты девчонке поперек дороги?! Чай, не маленькая, скоро девятнадцать. И парень вон какой, любо-мило поглядеть! Из семьи справной…» Да ведь Марию можно было понять.
Через две недели отыграли свадьбу и уехали в колхоз, к его родителям… Давно это было, почти четыре года назад…
А теперь — снова она, знакомая вечереющая улица. Из-под лохматой тучи — озябший, красный подбородок солнца. Ветрено и холодно будет завтра… Этот четырехэтажный дом, видно, недавно построен. Старый деревянный квартал с пыльными палисадниками уступил ему свое место. В нижнем этаже — сверкающий неоновыми огнями универмаг.
Инка остановилась перед огромной витриной. Остановилась бесцельно. На дворе март, а за толстым зеркальным стеклом — новогодняя елка в игрушках. Колышутся снежинки на невидимых нитях, с ватных горок катаются зверята, застыла в углу снежная баба с морковным носом…
Леночка нетерпеливо дергала за рукав:
— Мама, эта тетя смотрит, чтоб детки снег не ели, да?.. А ты мне купишь вон того мишку, мамочка?.. А когда мы к дяде Коле придем, мама? У меня уже пальчики замерзли, вот столечко, немножко совсем…
Инка выпустила из рук чемодан, подхватила дочку и обцеловала розовое холодное личико. Отвернулась, чтобы Леночка ничего не заметила. Никогда они не придут к дяде Коле, никогда! И вообще она не знает, когда и куда они придут…
ГЛАВА II
Эдик неслышно ходил по мягкому большому ковру. Длинные тонкие ноги почти не гнулись в коленках, он переставлял их, как циркуль. Кулаки были глубоко засунуты в карманы узких брюк. Эдик шагал взад-вперед и жестко чеканил слова:
— Дядя Егор горит. Это факт. Нет
