Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Надо поглядеть, Рубашкин, как у директора дела дальше пойдут, — послышались голоса. — Может быть, он выправит сбою линию… А нам поспешным решением не впасть бы в ошибку… Наломать дров больно легко. Пусть директор целиком выкажет свое лицо…
— Пока мы будем ждать да смотреть, как он станет показывать себя, упустим время, и он согнет нас в бараний рог, — сказал Рубашкин. — Богородский, чего ты там улыбаешься, как Бисмарк? Что нашел веселого, когда идет серьезная дискуссия. Как ты думаешь по этому поводу, уж просвети нас, дураков.
— Я думаю, что вопрос, как учить и выбирать методы обучения, это принадлежит исключительно компетенции учителей и руководителей учебных заведений.
— А мы, по-твоему, пешки? Должны двигаться, только когда нас пихнут. А до тех пор должны молчать?
— Я думаю, что если чего-нибудь человек не знает, то лучший для него выход — помолчать.
— Это аксиома, — сказал Рубашкин.
— А коли это аксиома, так аксиому следует не дискуссировать и не доказывать, а только заучить…
Послышались смешки в адрес Рубашкина. Рубашкин остановил шум и сказал язвительно:
— Вот ново, вот умник. Открыл нам новую правду жизни…
— Что поделаешь, — ответил Богородский в том же спокойном тоне, — что поделаешь, если правда каждый раз заново должна находить себе дорогу.
— Да брось ты, Рубашкин, с ним препираться, — сказал кто-то. — Его не убедить. У него и отец схоластом был, изучал герменевтику и гомилетику. Насобачились.
— А что такое герменевтика и гомилетика? — спросил Рубашкин. — Опять не знаю.
— Ну и оставайся при своем.
Тоня сказала:
— Это, товарищи, опять загиб с вашей стороны — попрекать Андрея профессией отца. Отстаньте, надоело! Великий Добролюбов был тоже сыном заурядного служителя культа, что ж такого? Князь Трубецкой, князь Кропоткин были отчаянными революционерами… Социалист Сен-Симон был графом. Отец Перовской был губернатором Петербургской губернии, так что ж такого?..
Рубашкин сказал:
— Митинг окончен. Завтра в школу не идем. Решение учкома. В силу комсомольской дисциплины ты, Тонька, пойдешь в класс и перепишешь всех штрейкбрехеров и что они говорили.
— Уволь! Уж назначай на эту роль кого-нибудь другого.
— Ты пойдешь, Жених.
— Так я же не комсомолец.
— Хорошо. Назначаю Ежика.
На другой день Рубашкин со своими сподручными стояли у школьной калитки и останавливали каждого.
— Решение учкома знаешь?
— Знаю.
— Почему же нарушаешь резолюцию?
— Я думал, это в шутку…
— Я дам тебе «шутку», — говорил Рубашкин, хватая ученика за шиворот и поворачивая домой. — Век помнить будешь.
Но не все ему подчинялись. Некоторые входили в школу с заднего хода. Когда пришли учителя, они не нашли и половины учеников, в том числе отсутствовал в полном составе учком и комсомол. Семен Иваныч всех отсутствующих сам переписал. И велел групоргам провести ученические собрания с наличным составом, чтобы обсудить этот случай. Ученики молча слушали, и никто ничего не спрашивал, ничему не возражал. Все опасливо смотрели на Ежика, который сидел с блокнотом и переписывал явившихся.
11
В кабинете Семена Иваныча находился весь учком, расположившись от Тони в порядке старшинства. У стола напротив Семена Иваныча сидели родители Жениха. Отец, грузный булочник, в поддевке, борода лопатой, мать — запуганная старушка в яркой персидской шали и в плисовой кацавейке. Она то и дело подносит платок к глазам и тяжело вздыхает.
— Вот и учком… Тут и комсомол, — произносит Семен Иваныч ровным голосом. — На ваш суд. Почтенные родители утверждают, что дома мальчику созданы исключительно благоприятные условия для занятий, а во всем школа виновата, мальчика портит. От этого вопроса никуда не уйдешь. Староста класса, сообщите, сколько дней прогулял их сын.
— Кишка, встань, — шепчет Женька и тычет тому в бок.
Староста группы вскакивает.
— Очень странная вещь, — говорит он. — Лучше бы сказать, сколько он не прогулял в этом месяце. Он бывает только на уроках Семена Иваныча, чтобы втереть очки, да на уроках классного руководителя. А больше ни у кого. «Плюю я, говорит, на всех остальных с девятого этажа, они в школе роли не играют». За месяц этот гаврик прогулял в общей сложности двадцать дней.
— Брехня! — рычит родитель. — Все это из зависти ты написал, парень. Нам завсегда завидуют.
— А учком интересовался времяпрепровождением своего товарища? — спрашивает Семен Иваныч.
— Как и полагается, — отвечает Тоня. — Мы ходили к ним на дом, и родители сказали, что он аккуратно каждое утро уходит в школу и что исполнительнее их сына нет никого на свете.
— Руководитель класса что на это скажет?
Екатерина Федоровна пожимает плечами.
— Я его спрашиваю о равенстве треугольников, а он говорит: «Я не выучил от переутомления». — «Почему?» — «У тяти голова болела, так я ему за лекарством бегал и делал примочки…» Сколько же раз у вас голова болела?
— Что-то не помню, — бормочет купец. — Царица небесная…
— А у меня таких отказов уйма. Я, Семен Иваныч, тоже ходила к ним. И ответ получила тот же: «Наш сын этого не позволит». Уходит точно и приходит из школы в то же время, что и другие. «Мы его в школе не видим, говорю». — «Посмотрите как следует (отец выразился «разуйте глаза») и тогда увидите. Наш сын — примерный мальчик».
— Слышите? — обращается директор к родителям. — Вашего сына не бывает в школе. Вот свидетельство и учкома и классного руководителя. Да и в журнале пометки: «Не посещал уроков».
— В журналах что хошь можно наборонить, — гремит родитель густым сочным басом. — Нам эфто не указ. Гумага все терпит.
— Значит, мы все сообща и все время врем… Так, что ли? Судите сами, как беспокоимся.
— В эфто я не верю, чтобы вы стали об нас задарма болезновать. — Он разглаживает бороду, хитро щурит глаза и продолжает: — Вот ежели у вас есть сын и он скажет вам одно, а об эфтом самом кто-нибудь со стороны напротив, кому вы должны в таком случае верить, своему сыну или чужому человеку — балаболке?
— Во-первых, школа — не «чужой вам человек». Во-вторых, я бы поверила взрослому воспитателю, а не школьнику-сыну.
— Чудно! Эфто почему?
— Потому что сын — еще юн, не он воспитывает взрослых, а его воспитывают взрослые. Взрослым и надо верить.
— Выходит, родной сын враг мне… Вот чему вы учите здеся. Ну-ну!
— Да, этому.
— Зарубим на носу и долежим по начальству такой коленкор. Выходит, и верно упреждал меня сынок: «Тятя, никому в школе не верь, они нам завидуют, что в достатке живем, там одна шантрапа… Тятя, они с черным куском ходят в школу, а я колбасу жую. Тятя, говорит, они нас за последних людей считают и меня буржуенком обзывают. Тятя,
