Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Вот она — девка, — сказал жене купец, — она зелена и еще на собственный хвост лает, а ее вполне можно послушать… Мастера Светлова дочка… Далеко пойдет… О господи, господи, грехи наши тяжкие… Слаб есть человек.
Тоня взглянула на директора, тот улыбнулся, а она покраснела. Только несколько дней тому назад он произнес фразы, а она употребила их в дело.
— Мы тут потом еще поразмыслим об этом, — сказал Пахарев. — Мы потребуем от сына отчета в своих действиях… Тут не матушка, тут школа… Все начистоту…
— Касатик, — сказала родительница. — Уж ты прости его, христа ради, он больше не будет. По нечаянности это он, люди соблазнили… Уж это я знаю, кто его испортил. Клавка, паскуда, с панталыку сбила. Я ее вот, смотницу… Это от нее и на нас мораль идет… Потаскуха, стерва…
— Вот что, мамаша, — сказал Пахарев. — Сегодня он обманывает родителей, товарищей, школу, а когда поступит на службу, будет обманывать начальство, государство, а уж тут и недалеко до тюрьмы…
— Избави, господи! — старуха крестится и шепчет слова молитвы. — Уж ты, касатик, посоветуй нам, что делать… Видать, тебя родители наставили, коли ты человеком вышел…
— Прежде всего верить учителям… Уважать школу — дом просвещения и воспитания. Вот вы булочник и знаете свое дело лучше нас.
— Уж это как есть… — оживился купец и просиял.
— А нашего дела не знаете. А судить беретесь. Будто лучше нас постигли педагогику — науку воспитания.
— Хоть умри, все верно, парень.
— Делать, что скажет школа. Вовремя встать, вовремя заниматься. Карманных денег не давать. Деньги — зло, если они попадают в руки детей без контроля. Вам обоим ходить на родительские собрания и прислушиваться к тому, что там говорят. И, сообразуясь с этим, проверять сына. Не потакать ему ни в чем. Если вы его не будете направлять, он сам вас будет направлять. А это никуда не годится: воспитывают взрослые детей, а не наоборот.
— Это уж всенепременно. Ах ты, ума палата. Хлобыстай меня по морде, хлобыстай!
— Бантики, одеколон, манжетки выбросить в помойную яму. Школьник должен выглядеть как школьник. Следите, чтобы был каждый день в школе и учил уроки, да не врал бы. Клавка — неподходящая компания.
— Все это так и будет!.. Да чтобы я спустил… Душу мою он съел, окаянный. А если его посечь немножко?.. Сказано — бей сына смолоду, счастлив будешь во старости.
— Не советую. Только обозлишь больше. Да и поздно сечь.
— Ну-ну, батюшка, как скажешь. Теперича я вижу, что ты — сурьезный парень. — Подошел ближе к Пахареву. — Прикажите саек по утрам. Мальчонка доставлять будет. От всего сердца, а не то чтоб… Николай Второй таких саек не ел. Иван Митрич, тот простой был человек, не брезговал нами, пользовался…
— Это лишнее, отец.
— Ну-ну, тебе виднее. Замнем.
Обращаясь к ученикам, Пахарев сказал:
— Да и нам в свою очередь устраняться от индивидуальной работы с родителями нельзя. И от нас зависит поднять общую культуру воспитания в семьях учащихся… Это долг каждого педагога, это — важнейшая обязанность школы…
— Ну, боже мой, как это истинно… Диковинное дело, как ты все проник…
Он полез целовать у Пахарева руку, но тот ее отдернул…
Родительница утирала слезы.
— Это всевышний умудрил его… И царица небесная…
12
Дом Евстафия Евтихиевича, деревянный, двухэтажный, когда-то крашенный, но теперь облезлый, был дряхл. Крыльцо покосилось, полы и двери рассохлись, некоторые окна заткнуты тряпками, крыша протекала, и в дождь жильцы расставляли по полу тазы и корыта, в которые стекала вода с потолка. Зимой весь дом вместе с крышей задувало снегом, зато под сугробами было тепло. А летом весь дом утопал в зелени, буйной и дико разросшейся. Дом стоял на Большой Круче, на окраине города, и окнами выходил на Оку. Когда-то в нижнем этаже размещался сам хозяин с женой, а в верхнем дети. Домик тогда был весел, наряден, хозяин за ним любовно ухаживал. В палисаднике горели ярким пламенем георгины, настурции, астры (цветы Евстафий Евтихиевич страстно любил и разводил во множестве). Дорожки всегда были посыпаны песком. Но со времени переименования гимназии во «вторую ступень», во время голода, разрухи, гражданской войны дом почернел, ограду пришлось поломать на дрова, все обветшало и никогда уже не ремонтировалось. Евстафий Евтихиевич овдовел, жена угасла с горя по детям, которые неизвестно когда, где и как вдруг пропали, учитель приветил стариков, которые искали пристанища, отдал им все помещение, оставив себе только комнату, которую занимал с больной теткой, да боковушку с библиотекой.
Когда Пахарев объявил Евстафию Евтихиевичу, что тот переводится на должность библиотекаря, это скосило старика. Он упал духом и решил посоветоваться со своими жильцами, как ему быть.
На совет пришел первым его жилец и товарищ по гимназии грузинский князек Аркадий Максимыч Цуцунава. Во время Октября Арион Борисыч пошел круто в гору и повернул дело так, что Цуцунава «вычистили». Арион Борисыч обстряпал это дело ловко. Он дал князю заполнить анкету, состоящую из двадцати четырех вопросов, где надо было назвать свою родословную и службу при царе и политические связи. Прочитав анкету, князь так перепугался, что тут же тайком убежал домой и никогда в школу не возвращался, к вящему удовольствию Ариона Борисыча. Теперь это был сгорбленный седой старик в хламиде, с трясущейся головой. Он топил в доме печи, ходил на рынок закупать провизию, колол дрова, носил воду и за это имел угол и пищу. Аркадий Максимыч был доволен, что власти о нем забыли, и сам он никогда не вспоминал, что в разных местах прежней России у него были родственники — высокопоставленные и высокородные персоны. Даже на базар он шел, нахлобучив на глаза какой-то залатанный и бесформенный блин. Но мальчишки-сорванцы, которые знавали его в мундире с блестящими пуговицами, завидя его в хламиде, подпоясанной веревкой, нога одна в галоше, другая в зияющем ботинке, поднимали крик, еще только увидя его издали: «Тухлый барин! Тухлый барин! Пугало! Айда к нам на огород воробьев пугать».
И провожали его вплоть до дома.
Аркадий Максимыч общался только с жильцами по дому, и только они знали глубину его эрудиции: он был знатоком восточных культур, знал арабский язык и целыми вечерами рассказывал друзьям о буддизме, исламе, индусских йогах, тонко анализируя «Рамаяну» и «Дхаммападу».
Аркадий Максимыч пришел на совет первым и теперь сидел молча у самой двери. Он был абсолютно подавлен, служебная катастрофа друга была и его личной катастрофой. Он
