Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
Пахарев вспомнил пророческие сентенции профессора Беллюстина и невольно усмехнулся. Девочка приняла это на свой счет и продолжала в обидном тоне:
— Вот вы насмехаетесь надо мной, а в газетах пишут, что так и надо — отвечать одному за всех… Это самый передовой метод. И не только у нас, но и в других странах и во всех наших школах. И везде, везде…
— Нет, не во всех школах так учатся, — сказал Пахарев. — В школе имени Маркса этого метода не придерживаются.
— Так ведь эта школа отсталая, — возразила девочка. — Ихнего директора все время прорабатывают. Это всем известно. Он ужасно отстает… ужасно… ужасно…
— От чего же он отстает?
— От прогресса.
— А что оно такое — прогресс?
— Движение все вперед и вперед, — бойко затараторила девочка, — и как можно скорее…
— И всегда это нужно?
— Всегда. Вперед, только вперед… Все так думают, кто верит в прогресс…
— Вот вы быстро прошли вперед. Отхватили кусок программы по обществоведению… за месяц. Но ни одной темы не усвоили. Так какой же результат от этого — вперед и вперед?
Ученики с мрачной напряженностью слушали и с недоумением переглядывались и недовольно пожимали плечами. Пахарев все это видел.
— Мы учимся, — продолжал он в том же дружеском и спокойном тоне, — вовсе не для того, чтобы получить фальшивый документ об окончании средней школы, который называется аттестатом зрелости. Мы учимся, чтобы знать, уметь и потом заменить собою состарившиеся поколения на всех постах… А как же это можно сделать, когда вы будете только бежать все вперед, вперед, ничего не усваивая. Нет уж, пожалуйста, давайте не бежать «вперед, вперед» для того только, чтобы плодить бумажных отличников… А это пустое, бессмысленное занятие, хуже нет… Называется оно русским словом «показуха», да еще синоним есть — «очковтирательство». Ведь если ученик поступит на практическую работу и спасует в том или ином случае, ему нельзя будет этим оправдаться: я, мол, этого не знаю, бригада это знает. Нет, уж пожалуйста, каждый отвечай за себя…
Стояло непривычное молчание, и проводили Пахарева тоже молчанием. Когда он вышел из класса, то за спиной услышал взрыв негодования и крики:
— Индивидуализм!
— Апология зубрежки.
— Классическая гимназия.
После уроков Пахарев собрал учителей, применявших новый метод, и потребовал, чтобы никто из учеников и никогда не отвечал за всю бригаду. Учителя угрюмо молчали.
— Есть ли вопросы ко мне? — спросил Пахарев.
— Значит, бригадный метод отменяется? — спросила Шереметьева. — Мы за составлением этих заданий ночей недосыпали.
— Можно называть свой метод обучения бригадным, каким угодно, но только чтобы ученики знали, умели и отвечали каждый за себя…
— Тогда это уже не будет бригадный метод.
Учителя стояли понуро, растерянные. Наконец Шереметьева вымолвила:
— Ученики не пойдут на это. Сами убедитесь.
— А разве вы делаете все так, как хочется ученикам?
— У них самоуправление… Так будешь делать, как им хочется.
— Их самоуправление не распространяется на учителей… У учителей есть педагогический совет.
— Так-то так, да ведь они считают, что учком выше педсовета.
— А на что вы? Вот и есть случай вам разъяснить, что это не так. Вот сегодня же и займитесь этим разъяснением: учитель учит, ученик учится. Учитель воспитывает, ученик воспитывается им.
— Они говорят, что учителя и ученики — один коллектив.
— Извините, вы семейная?
— Я одиночка. Мать-одиночка, — поправилась Шереметьева.
— Тогда спросите у настоящих семейных, кто в семье воспитывает: старшие ли младших или младшие старших. А школа — та же семья, только большая…
Учителя молчали, отводя глаза в сторону.
— Придет время, — продолжал он, пытаясь поймать хоть один сочувственный взгляд, — и вспомянут люди, как много мы пренебрегали делом воспитания и как много страдали от этой небрежности. Воспитание для многих кажется простым делом и легким, стоит только накричать или выпороть. Мир отрочества противоречив, и из людей, воспитанных в детстве в атмосфере дубинки и жестокости, вырастают недисциплинированные, нравственно жестокие люди. Но и атмосфера потакания всем их желаниям рождает людей капризных, безвольных, неуравновешенных. Человек воспитывает дитя на основании своей собственной душевной жизни. Вот почему педагогические совершенствования совершаются чрезвычайно медленно.
Учителя выслушали все это молча, и никто из них не задал ему ни одного вопроса и не сделал ни одного возражения. «Какая ужасающая рутина может царить под эгидой красивых и высоких слов и суперреволюционных форм жизни», — думал Пахарев, вспоминая, какими отчужденными глазами смотрели на него учителя.
10
На большой перемене Рубашкин поймал Ежика за руку:
— Погоди, Ежик, — он повел его за штакетник в садик, там развлекались все школьники. — Ответь категорично: комсомольская чуткость и принципиальность у тебя еще не совсем притупились, надеюсь?
Они остановились под тополями.
— Как будто не притупились, Костя.
— Обстановочку видишь ясно? Или тебе вправлять мозги придется?
— Вижу ясно и вполне, без выпрямления мозгов.
— Что ты видишь? Скажи конкретно.
— Прижимают нас педы, Костя, мочи нет, а больше всех хваленый директор. Порядочки завелись, как при Аракчееве.
— Аракчеевщина, это точно. Идеологически ты подковываешься у меня на глазах, Ежик.
— Вспомнишь Ивана Дмитрича — небо и земля, Костик. Там была настоящая свобода и действительно новая система преподавания: хочешь зубри, хочешь нет, воля твоя. Никто тебя не спрашивал, не мучал. А это что? Бурса! Помяловский встал из гроба.
— Додумывай до конца. Взгляни и на себя и на других критически. Наш председатель учкома, на кого она стала похожа? Во что превратилась? В подпевалу педов! В придаток шкрабиловке. В подголосок Пахарева. И даже начала заикаться на школьном совете, чего за ней не водилось. Бывало, перед ней все тряслись и, как наметит учком, так и педсовет постановляет. Будьте уверочки. Понимаешь? А теперь что? Учком не учком, а калека на шкрабьих костылях. Авторитет наш с каждым днем понижается. Пахарев забирает нас в руки, даже санком, даже культком, которые под нами ходили, к нему бегают за советом…
— Ужас! Жуть!
— В прошлый раз я смотрю, Богородский оглядывает руки у малышей, волосы, уши… А ты предварительно спросил санкцию у учкома? Ведь культком учкому подчинен. А он: «Я согласовал с Семен Иванычем…»
— Кошмар! Чудовищно!
— Через наши головы катают… Это же превышение власти!
— В том-то и дело. Дело швах. ЧП.
— Зажим полный. Ученическая масса требует, а шкрабиловка свою линию гнет. Где же демократизация трудовой политехнической школы? Где классовый принцип? Есть слухи, что он хочет заставить нас убирать двор, копаться в мусоре, хотя есть и завхоз, и Марфуша… Это их дело. Дальше. До сих пор с нами учатся дети мещан, служителей культов —
