Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
Само прилежание ученика третировалось как «зубрежка», и отличники учебы (а такие были, потому что во многих семьях не придерживались взглядов Ивана Дмитриевича) окружены были и в товарищеской среде недоброжелательством, подвергались насмешкам и клеймились прозвищем «зубрилки». Некоторые ученики, превосходно начитанные, даровитые и проницательные, нарочно старались скрывать свои знания, чтобы не дать повода над ними глумиться. Вырабатывался тип ученика, стыдящегося своей развитости.
В школе установилась привычка: все, что не нравилось ученикам (вернее, большинству их), третировать как старорежимную рутину, «пережиток», «мещанство», «обывательщину», «мелкобуржуазную отрыжку» и т. д. Много было пущено в ход и бытовало новомодных слов для дискредитации тех, кто пробовал взывать к дисциплине, нормальному усвоению знаний и хорошему поведению.
Ученики ленивые, развязные, с ложно понятой революционностью, надо прямо сказать, обожали Ивана Дмитриевича и считали, что это и есть тот «новый директор», который теперь нужен, а те учителя, что взывали к учебе, классной дисциплине, к систематическому труду, те — безнадежно отсталые люди.
Посещаемость на бумаге была безукоризненной, хотя в классе редко наличествовал полный состав учеников. На уроках Шереметьевой, например, всегда сидело меньше половины, да и они ничего не учили, и если каждый знал несколько немецких слов, и это учительница считала уже за находку. Были и такие ученики, которые не знали даже немецкого алфавита, их учительница и в глаза не видала, но они в конце года получали удовлетворительную отметку. А Афонского, с его необъятной эрудицией, и вовсе мало посещали.
Когда Иван Дмитриевич ввел Дальтон-план, о котором он не имел никакого понятия, тогда и вовсе воцарился в школе тарарам, та желанная для учеников свобода, при которой каждый мешал всем и все каждому. В школе не стало единого метода преподавания, а каждый учитель вел занятия на свой манер. Сперва этот Дальтон-план ученикам очень нравился, ведь всяк учился так, как ему хотелось, но потом даже самым отъявленным шалопаям это стало надоедать: хаос в конце концов утомляет, порождает раздражительность и неудовлетворенность. И все стали рассматривать школу как место мертвящей скуки и ненаказуемого озорства.
Пахарев все это быстро узнал и понял, что он брошен на тот участок работы, где неподнятая целина, где легко сломать голову. Но разве молодость когда-нибудь считалась с этим?! Кроме того, убегать с трудного поста он полагал позорным дезертирством. Поэтому начал с простого, но твердого решения: во что бы то ни стало водворить сперва дисциплину и порядок в школе, напомнить об обязанностях учеников в отношении школы в целом, а там двигаться дальше.
Прежде всего Пахарев решил проверить, надобен ли в школе так называемый бригадно-лабораторный метод, который везде расхваливали, рекламировали, которым тогда бредили все, особенно те, что пытались прославиться новаторством в педагогическом деле, и который так отстаивали Шереметьева, Петеркин, Анна Васильевна и другие. Все тут было для Пахарева подозрительным. И то, что за этот метод заступались самые незадачливые учителя, и то, что при этом методе самые пассивные и малоспособные ученики имели высокие оценки в учебе, и то, что целыми неделями ученики шатались, где хотели, безнадзорно, оправдываясь, что они выполняли «ответственные задания».
Еще в институте Пахарев ознакомился с главными идеями многих направлений профессионального и педагогического образования. Профессор Беллюстин, преподававший педагогику и методику, заставил студентов как следует проштудировать все самоновейшие методы обучения, которые пропагандировались за рубежом.
По поводу бригадного метода профессор говорил:
— Этот метод великолепен, он предполагает наибольшую активизацию всех учащихся. Чего еще желать лучше? Но на практике, как я заметил, он порождает наибольшее разгильдяйство и является защитой самых отчаянных лодырей.
— Почему так? — спрашивали его студенты.
— Нет такой идеи, — отвечал он, — даже самой прекрасной и плодотворной, которую не извратили бы люди, берущиеся проводить ее в жизнь не вовремя, неумело и бессовестно.
Пахарев интуитивно угадывал глубокий смысл этой сентенции. Когда бригада предоставлена сама себе на целый месяц, естественно, она может подвергнуться стихийной трансформации: в ней выделятся наиболее активные и любознательные — элита бригады — и зато пребудут в абсолютном бездействии те, которые по природе своей и условиям жизни неинициативны. Таким образом, вместо благородной цели — заставить всех работать — получается обратное: наиболее предприимчивые станут еще предприимчивее, а пассивные приобретут полное отвращение и атрофию к учебе.
Бригадный метод был распространен на производстве. Ревностные и неистовые педагоги начали переносить его в классы, которые стали поэтому называться уж не классами, а лабораториями по примеру заводских, хотя в этих школьных «лабораториях» ничего лабораторного и не было, а по-прежнему стояли ряды изрезанных карманными ножами парт или столов да висели продырявленные географические карты на обшарпанных стенах. И как это ни странно, отцом этого метода был американский так называемый Дальтон-план, Дальтон-план строился на началах индивидуальной учебы, советские педагоги придали ему коллективный характер, взяв от Дальтон-плана его прием учебного задания на неделю, на две, иногда на целый месяц.
Во главе школьной бригады тоже ставился бригадир, как это делалось и в цехе. Он распределял задания и должен был контролировать выполнение их. Но, переведенный на язык родных осин, этот заокеанский метод дал совершенно обратные ожидаемым результаты. И Пахарев, став директором, решил, как говорится, взять быка за рога — самому проверить эффективность этого прославившегося и модного метода. Он взял журналы и увидел, что каждый из учебной бригады имел отметку высокую, отстающих не было. Он проверил не тех, кого наметила учительница, а других. И оказалось, что при своих высоких оценках они решительно ничего не знали по заданной теме.
— За что же вы получили «большую удочку», коли ничего не смыслите в этом? — спросил он девочку.
Девочка не растерялась, настолько она все находила вполне естественным.
— Я-то не знаю, да бригада знает.
— Но вы-то лично за себя отвечаете или нет?
— А у нас отчет бригадный. Кто-нибудь да ответит обязательно. Коллективизм.
Девочка даже обиделась и возмущенно пожала плечами.
А в другом классе еще проще смотрели на назначение нового метода. Ученица прямо призналась:
— Я этого не учила.
— Почему же?
— Бригада не велела…
Пахарев показал отметку в журнале:
— Однако за эту тему вам поставили «отлично».
— А я и не знала, что отличница. Значит, кто-то из наших за всех отвечал. А когда — я не помню. Я в ту пору сама готовила другую тему за всю бригаду.
— То есть вы отвечали урок, а товарищам поставили отметки?
— На то он
