Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Вдоль одной стены размещались, как шахматные клетки, застекленные книжные полки. В просветах стояли сувениры из дерева.
Все это Никита охватил единым взглядом. Не упустил он и того, что в углу работал телевизор и паренек уселся перед ним в кресло, закинув ногу на ногу.
— Мой сын Аркадий, — кивнула на него Антонина.
— Очень приятно. А я думаю, что-то вас долго не видно. Думаю, надо бы уточнить. Правда, мои рейсы не единственные…
— Я к бабушке ездила, она сильно болела.
— Ну а теперь как, получше?
— Умерла.
— Во-он ка-ак…
И он подумал, что после этого говорить ни о чем нельзя.
Выручил Аркадий.
— Ма-а! — властно позвал он. — Что там по второй программе?
— Минуточку. — Антонина легко снялась с кресла, подошла к телевизору, на котором лежала программа. — Та-ак, «Селекционеры и животноводы», телевизионный фильм.
— Ну дают! — сказал паренек значительным молодым баском. — Ладно, пусть остается первая. Только звук прибавь.
«Вот барин! — восхитился Никита. — Самому — руку протянуть».
Антонина стала настраивать телевизор, а Никита встал и, стараясь не очень сильно приминать ворс паласа, пошел рассматривать деревянные сувениры.
Потом к нему подошла Антонина, запросто, как-то по-товарищески и, как еще показалось Никите, трогательно-невинно положила руку ему на плечо, обдавая влажным теплом, прошептала в самое ухо, потому что телевизор гремел на всю катушку:
— Идем пить чай.
До Никиты не сразу дошли слова Антонины. Он сжался весь, замер, стараясь подольше удержать ладонь на своем плече.
Вышли на кухню.
— Вот чайник, вот чайничек, а вот заварка. А я на одну секунду… — Антонина исчезла, прикрыв за собой дверь.
Стало тускло и мрачно. Холодным светом блестели дощечки для разделки пищи, разрисованные масляными красками и покрытые лаком. Их было много. Наверняка чье-нибудь, как его там, хобби?
Никита вздохнул и достал спички. В голове не было никаких мыслей…
Антонина пришла в зеленом платье. Он посмотрел на нее, и пропали предметы, окружающие его, и дощечки пропали с выпуклыми блестящими узорами: так она была красива.
Потом они пили чай, Антонина шуршала то вафлями, то шоколадной фольгой и вдруг взялась рассказывать о болезни бабушки. Та жила с другой внучкой — следовательно, с двоюродной сестрой Антонины, которая сразу прислала письмо, как только с бабушкой случилось несчастье.
— Рассказывать трудно, лучше прочтите кусочек из письма. — Антонина мигом принесла двойной тетрадный лист, исписанный круглым почерком. Письмо было порядком потертое, видно, читалось и перечитывалось. У Никиты осталось после него на душе неприятно-тягостное чувство, словно, поддерживаемая уколами, не старушка умирала, а девушка в расцвете лет.
— Очень печально, — сказал Никита. — В этой жизни нет ни победителей, ни побежденных, все приходят к одинаковому концу.
— Это ужасно, — сказала Антонина.
У зеленого платья Антонины был стоячий, плотно облегающий воротник, который прямо-таки заставлял обратить внимание на высокую шею, изящество которой подчеркивали пушистые длинные волосы, уложенные на затылке калачом. Нос тонкий, начинающийся у переносицы крутой горбинкой. И вся она, Антонина, наводила на мысли о лете, о тишине, когда нет ветра, когда в природе совершенная тишина, когда дым от сигареты тут же истончается, тут же впитывается воздухом.
Долго смотреть в ее глаза он не мог: сразу начинал чувствовать свою неполноценность, свою вдруг отчетливо осознаваемую второсортность. Но когда Антонина закрывала глаза, он старался бегло и воздушно, как слепой пальцами, рассмотреть ее.
— Почему ты молчишь, Никита?
Она закурила длинную сигарету «Ява», которую в народе прозвали «долгоиграющей», смотрела на Никиту ободряюще, и он понял, что любое сказанное им слово будет понято именно так, как он того хочет, и что любые грехи его примутся к сердцу и будут тут же отпущены.
— У меня такой же растет, как твой Аркадий, — перешел на «ты» Никита. — Только мой с улицей связался.
— А ты не печалься, — поддержала его Антонина. — Твой вырастет самостоятельным, будет уметь давать сдачи.
— Если бы, — сказал Никита угрюмо, потому что знал больше Антонины и про улицу, и вообще…
— Да-а, — задумчиво сказала Антонина. — Как там у Льва Николаевича?.. Все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая несчастна по-своему. У меня вот муж — алкоголик. Где-то сейчас, наверное, погибает под забором. А какой умница был, золотая голова и золотые руки. Уже при мне пить начал. Не знаю, чего ему не хватало…
Антонина усмехнулась и стала тушить окурок в плоской медной пепельнице.
17
Очень скоро Никита зашел к Антонине опять и теперь уже чувствовал себя свободнее. За это время им было столько передумано, что казалось — прошла вечность с той поры, когда он впервые заговорил с этой женщиной.
На этот раз Антонина только что пришла с работы, была в темно-синем костюме, расшитом белыми нитками, и Никита вначале подумал, что Антонина опутана паутиной.
— Есть хочешь? — спросила сразу Антонина.
— Не-ет! Только ел.
— Ну, смотри… Садись вот здесь. — Она указала на низкое кресло с выгнутой спинкой. Никита сел, и колени его оказались на уровне лица. Он машинально поискал рукой рычаг, чтобы вернуть спинку в нормальное положение, и уже потом сообразил, что он не в автобусе.
Антонина дала ему альбом с иностранным текстом и красивыми цветными картинками и ушла на кухню, как она сказала, дожевывать бутерброд.
Судя по картинкам, книга была о каком-то зарубежном городе. Если он фотографировался с высоты птичьего полета, то были видны белые лучики улиц. Были здесь и церквушки, и кирпичные башенки, и каменные узоры на стенах. «Вот и жизнь на вторую половину перевалила, и положение есть, и заслуги на работе, и сам, можно сказать, всю сознательную жизнь в непрерывной поездке, а чужих стран не видел, — подумал Никита. — Как они там поживают, иноземные города? Надо бы повидать…»
Он закрыл альбом и стал осматриваться: три комнаты, центр города, планировка и метраж — дай бог каждой трехкомнатной квартире. Умеем делать, когда захотим. Муж-то, наверное, был заметным человеком, за здорово живешь такие квартиры не получают. Интересно, если она любила такого большого человека, сможет ли она полюбить его, простого шофера? Может, и малограмотного в сравнении с тем… И Никита даже удивился: вот он как себя! Интересно, стоило ли жить, скрипеть суставами сорок лет, чтобы начать рассуждать вот так, подобно безусому юнцу?
— Не уснул? — спросила Антонина, появляясь в дверях.
— Ты что, как можно, вот все смотрел, такой красивый город.
— Рига — действительно красивый город, — сказала Антонина, ставя книгу на место. — Ты бывал там?
— Не приходилось. Я все ближние
