Переполох на загонах - Платон Головач

— Да уродит. Спасибо что одолжил, братец.

— Ешь на здоровье, дорогой мой... Дожили-и, слава богу.

Петро старательно закрыл за собой калитку и пошел.

Поле покрыли зеленя. Над полем такое чистое весен­нее небо. Под этим чистым небом ветры разносят и рас­сыпают густые трели жаворонков. Радостно. Все тяжелое отступает. Издалека приходит безотчетная надежда на что-то лучшее. Надежда. Как много людей, попадавших в объ­ятия отчаяния, спасла надежда. Она появится, далекая, как мираж, но всегда зовущая, и пробудит в человеке угасающую искорку желания жить. Такую недежду лелеял в мыслях и Петро, пока не дошел поближе к своей усадь­бе. Тогда надежда вдруг пропала. Петро услыхал, как на огороде за хатой закричала и отчаянно заплакала жена. Он рванулся и побежал по улице. Во дворе бросил у повоз­ки мешок с мукой и побежал к огороду, но остановился у плетня. Плетень, загораживавший гряды, показался очень высоким. Петро не мог поднять ноги, чтобы перелезть че­рез него. В глазах у него потемнело, перед глазами поплы­ли пятнами неправильные светлые и зеленые круги.

На густой зеленой высокой траве лежал, вытянувшись во весь свой рост, тонкий и длинный сын. Казалось, он лег в тенек на росную еще траву, чтобы остыть от весенней жа­ры, чтобы отдохнуть. На земле около сына сидела мать, дергая плечами, глотала короткие, частые всхлипы.

* * *

Спустя полтора месяца после этого случая в Терешкином Броду было собрание. На собрании с большой речью выступил инструктор окружного исполкома Евмен Астюк. Речь была спокойная и длинная. Крестьяне сидели молча, подолгу смотрели на оратора и думали о чем-то своем, что было значительно ближе, что наболело и о чем ничего не сказал оратор.

Когда Астюк закончил свою речь и, вытирая платочком вспотевшее лицо, сел за стол, слово взял местный член сельсовета, председатель собрания.

— Докладчик закончил,— сказал он,— и будут теперь вопросы. Из города,— продолжал он, поглядывая на при­глаженную прическу Астюка,— докладчики у нас очень редко бывают, поэтому и не знают они, как мы живем в Терешкином Броде, где нет ни партии, ни комсомола, что­бы нам кто-нибудь помог. Так вот, граждане, чтобы знали в городе все наши обиды и жалобы, надо, граждане, все сказать товарищу докладчику... У кого есть какие вопросы?

Он сел. Молча сидело и собрание, никто не откликался. Молчаливые люди смотрели на Астюка, на своего члена сельсовета, смотрели через окно на двор, гадая, какая бу­дет погода, и думали о чем-то своем. Сквозь окно падало в хату солнце. Мутным пятном лежало оно на сером полу, у дедовых ног, обутых в лапти. Дед внимательно смотрел на Астюка. Астюку было неловко от этого взгляда мутных, застывших дедовых глаз, и он опустил свои глаза, глядя на пол у дедовых лаптей. Астюку уже казалось, что у со­брания не будет вопросов к нему, что вообще собрание скоро кончится и он еще засветло заедет на станцию.

Поднялся из-за стола председатель собрания, хотел еще что-то сказать и не сказал, потому что с угла, от самой двери, кто-то крикнул:

— Давайте вопросы! Чего воды в рот набрали! Как за углами, так всего у нас наслушаешься, а как приехал че­ловек — молчите!..

За ним нестройным хором, перебивая друг друга, за­говорили женщины:

— Правду говорит!

— Чего молчите?

— Говорить надо!

— За углами умеете говорить, а здесь пет! Боитесь!..

И незаметно в этот хор женских голосов вплелись крик­ливые мужские голоса.

— Пускай знает товарищ, как мы живем!

— Почему в кооперации нашей нет ничего?

— Что есть будем?

— Что с беднотой будет, которая вон пропадает без хлеба?..

Астюк не успевал записывать вопросы, морщился и просил председателя собрания, чтобы вопросы задавались поочередно. Председатель выслушивал Астюка, тоже мор­щился, постукивая карандашом по столу, и призывал со­брание к порядку.

— Так ведь нелья, граждане! — сказал он.— Товарищ так нечего не запишет. Надо вопросы ставить поочередно, а потом прения — там и выскажете все...

— Я ж и ставлю вопрос,— отозвался кто-то из середи­ны.— Известно, вопрос. Как приезжают, так все у них гладко и все за бедноту, а когда бедноте есть нечего, так их здесь нету!..

— Так что же ты спрашиваешь? — обратился к нему председатель.

— Вот и спрашиваю, почему оно так!

— Почему редко, значит, приезжают и почему голод, он спрашивает,— сформулировал по-своему вопрос другой крестьянин. А затем опять заговорили все вместе.

Крикливые голоса наплыли на Астюка громадной глы­бой тяжелых вопросов, а он опять не успевает записывать их и с тревогой наблюдает за собранием, за подвижными лицами людей, ждет, когда они умолкнут. Смотрит и нерв­ничает, как ответить на все эти вопросы.

Из потока крикливых и разнообразных голосов вырвался сильный, женский, победил остальные. Женщина махнула в сторону Астюка рукой, бросила в него гневными словами:

— Почему вот, вопрос, советская власть дозволяет бо­гатым брать по десять рублей за пуд и издеваться над бед­ным! Я не постыжусь, я прямо скажу в глаза Горбулю: я пришла к нему, так он смеется надо мной, иди, говорит, пускай тебе комитет взаймы даст, ты ж беднячка, и не дал, и не одолжил!..

— Правду Палашка говорит!

Наперед протиснулся низкорослый мужчина. Расстег­нул ворот грубой домотканой рубахи, обнажил худую грудь и выставил ее Астюку.

— Бедняк я! — кричал он надрывным голосом.— Я на фронте был в обеих войнах! Силы свои растерял по око­пам, а тут в кооперации сволочь разная сидит, о нас не заботится так, как советской властью сказано. Правду Па­лашка говорит, пускай знает этот товарищ, нечего таить нам!..

Когда собрание к вечеру успокоилось, высказав самое больное, что тревожило его все дни, Астюк опять произ­носил речь. В хате было тихо. Крестьяне то ли слушали речь, ожидая ответа на свои высказанные мысли, то ли думали о чем-то совсем ином. Только когда Астюк в вы­ступлении помянул коммуну, его перебил старый дед, си­девший впереди, напротив Астюка.

— Нагляделись мы на жизнь коммунскую,— сказал он,— знаем ее, слава богу. Были наши там, да побежали что-то, недаром, наверное...

Замечание деда выбило из уст и из памяти Астюка слова, приготовленные собранию. Астюк замолчал, начал торопливо подыскивать новые слова и, не найдя их, быстро закончил выступление.

Когда собрание расходилось и Астюк готовился надеть пальто, к нему подошло несколько мужчин. Мужчины