Поколение - Николай Владимирович Курочкин
— Пошто харчей-то не дают нам, Матвей? — спросил Липат.
— Аль заморить порешили вовсе?
Приподнялся Игнатий.
— Што ж ты, Матвей… — проговорил он укоризненно. — Гляжу на вас троих — сердце кровью подплывает. Неужто продались?
Открыл глаза Ефрем, прислушиваясь.
— Не серчай, робяты, — тихо сказал Герасимов. — Руки развязаны — хотя б какая да надея…
— Вона надея, спереди парусит, — горько усмехнулся Игнатий, кивнув в сторону фрегата.
— А робеть нам не след, — возразил ему Матвей. — Сробел — пропал.
— Виноватого бог найдет, — проговорил Ефрем, продолжая лежать.
Матвей, нахмуря брови, зашагал дальше. Он обошел палубу, вернулся на корму. Стороной обошел мужиков обед. Уж и отужинали англичане. Матвей с Иваном попеременно стояли у правила, держа прямо за фрегатом. Корабль набрал неплохой ход, и парус «Евлуса» помогал каравану двигаться споро.
Вечером, когда офицер выбрался на палубу, Матвей подошел к нему и знаками показал, что пленники хотят есть. Офицер остановился, подумал, подозвал двух своих людей с кормы, отдал им приказание. Матросы вскрыли трюм, достали продырявленный кортиком мешок с зерном, бросили его к ногам Герасимова, снова закрыли трюм. Офицер ушел к себе в казенку.
Матвей постоял над мешком, ухватил его за ухо, поволок к мачте.
— Харч наш, — сказал он мужикам.
Подошел Климка.
— Сварить хотя б, — проговорил сиплым басом Липат.
Климка, не говоря ни слова, направился в поварню. Через минуту он вернулся с ковшиком в руке.
— К печке не пущают, посуды не дают, воды токмо дали ковшик малый да выперли.
Герасимов выругался.
— Ладноть, напой водой, нето.
Мужики у мачты приподнялись. Климка поднес каждому ковшик к губам, дал выпить по нескольку глотков, отпил сам, а остальное отнес Ивану на корму.
Липат, нагнувшись к мешку, ухватил зубами полный рот зерна и, выпрямившись, принялся жевать его.
Вздохнув, нагнулся за зерном Ефрем, за ним Игнатий. Щепоть зерна отправил в рот и Матвей. Не помирать же с голоду! Потом он насовал зерна в карманы Липату, Ефрему, Игнатию и себе. Велел то же сделать Климке да еще отнести Ивану. Мало ли что может взбрести в голову англичанам. Вдруг отберут мешок или выкинут за борт потехи ради!
Молча двигали челюстями мужики, разжевывали твердые ржаные зерна, с трудом проглатывая сухую пресную кашицу.
Шел четвертый день плавания за фрегатом. Матвей стоял у правила, широко, чтобы не упасть, расставив натруженные ноги. Суда шли на юго-запад. Слева тянулся все тот же угрюмый скалистый берег. Почти прямо от воды поднимались высокие островерхие горы. На них ярко выделялись белые пятна снега, не сходившего все лето. «Еще суток четверо — и Англия», — с тяжелым вздохом прикинул Герасимов.
Невдалеке у деревянного фальшборта сидел на палубе Иван. Разговаривать русским караульные не разрешали. Свесив голову на грудь, подкормщик дремал после вахты. Безбородый здоровяк с ножом на поясе, которого звали Джим, согнал его с каната и теперь сам восседал на бухте. Этот Джим оказался самым злым из всей семерки. Однажды Иван спросил у Герасимова, не пора ли подвернуть рею. Джим с руганью налетел на Васильева и избил его. Перед любыми маневрами с парусом Герасимов обязан был вызывать с помощью Климки офицера. Лишь с мальчиком-боем кормщик мог обмениваться одной-двумя фразами.
Джим и Климку выгонял из поварни, разрешая ему появляться там лишь для того, чтобы взять для офицера поднос с едой, а потом принести посуду назад и вымыть.
У Климки не было своего места, и в ожидании приказаний он обычно сидел в корме на палубе, близ двери в казенку.
Мужиков трижды за день развязывали, позволяя им немного походить по очереди. Игнатий захворал и почти не вставал. Хорошо, что не было высокой волны и лодью не заливало. Днем немного пригревало солнце, но по ночам стояли холода. Мужики отощали, ослабели. Даже прижавшись друг к другу, они не могли согреться на холодной палубе и дрожали ночи напролет.
…С носа послышался окрик впередсмотрящего. Джим вскочил, трижды стукнул каблуком о палубу.
Открылась дверь казенки, появился офицер. Застегивая на ходу мундир, он поспешил на нос. Выслушав команду, которую ему прокричали в рупор с фрегата, офицер бросился к корме, юркнул в казенку и тут же появился оттуда со свернутым цветным полотнищем. Подозвал Джима.
На корму Джим вернулся, разматывая на ходу цветное полотнище. Герасимов увидел британский флаг. Джим шагнул к Ивану и пнул его. Тот вскочил, сжал кулаки, но сдержался, лишь желваки загуляли по скулам.
С ехидной ухмылкой Джим протянул Васильеву флаг и указал другой рукой на гафель: поднимай, мол.
Иван не двигался с места.
Джим выхватил нож и, угрожая им, продолжал протягивать Ивану флаг. Внезапно он ткнул Васильева кончиком ножа в бок, сунув ему флаг под самый нос.
Не стерпев, Иван размахнулся и сильно ударил Джима в челюсть, тот упал навзничь, растянулся на палубе. Секунду лежал он ошалевший, но в следующую с громким воплем вскочил и бросился к Васильеву. Резким окриком Джима остановил офицер, обернувшийся на шум. Дрожа от злости, здоровяк сунул нож в ножны, сам привязал флаг к фалу, поднял его. Подоспевшие по команде офицера два матроса заломили Ивану руки, связали их за спиной.
Потом все ушли в носовую часть лодьи.
Герасимов увидел, как с фрегата упал в воду обрубленный конец каната. Матросы на носу принялись выбирать его на палубу.
Фрегат резко увалил влево. Было видно, как на нем разворачивали реи с парусами. Сделав поворот, корабль лег на обратный курс и стал быстро удаляться.
Лодья оставалась одна. Офицер подошел к маточке, установленной на высокой тумбе в гнезде, глянул на деления, состроил гримасу, по которой было видно, что он не понял обозначений картушки[56].
Офицер принес из казенки свой компас, маленький, наподобие шлюпочного, в деревянном футлярчике сверил его показания с маточкой. Потом велел Матвею взять правее и указал румб, куда следует держать по маточке.
Пятый час уже стоял у правила Герасимов. Налились тяжестью руки, плечи, да и вся спина, ныли утомленные ноги.
Давно ушел в поварню Джим. Принимая у него вахту, матрос подсмеивался над ним. Джим пробурчал в ответ, что все равно убьет этого бешеного русского. Проходя мимо Васильева, Джим пнул его и выругался.
Матвей окликнул караульного, показал знаками, что пора бы его сменить. Матрос встал с бухты, подошел к мачте. Отвязав Ивана, привел на корму, а Матвея погнал вдруг к мачте. Там он связал его и оставил с мужиками.
«Вот те на, догулялся», — подумал сокрушенно Матвей.
