Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи
- Но ведь наша родина и не бедная, и не нищая!
- Однако была когда-то и бедной, и нищей, — возразил Мярт. — Возьмем хотя бы то же самое крепостное право, которое ты не желаешь признавать. "Войну в Махтра"[8] небось читала? Значит, не осмелишься утверждать, что Пяэрн Вылламяэ жил хорошо? Подумай о том, какие только угнетатели не сидели шестьсот лет на шее у маленького эстонского народа: датские короли, псы-рыцари, польские магнаты, шведы… Не шуточки! Но ведь все вынесли! Ведь раньше "черную кость" на Вышгород не пускали, а мы, видишь, сейчас разгуливаем с тобой тут и спорим о том, как лучше сказать по-эстонски: грейпфрут, йыммельгас или помпельмуус. (Я была сторонницей второго, а Мярт — сторонником третьего из предложенных в газете вариантов.)
Я считала, что Мярт противоречит себе — ведь он только что утверждал, будто мы происходим из крепостных…
Мярт погрустнел. Снежок у него в руке подтаял и стал твердым, и на нем отпечатались следы пальцев. Мярт точно попал снежком в черный ствол столетней липы и сказал тихо:
- Ну как ты не поймешь? Я ведь хотел сказать именно то, что, благодаря упорству наших предков, мы стали теми, кто мы есть сегодня, и абсурдно отрицать, что они когда-то существовали. Я имею в виду не только несчастных крепостных. Нельзя забывать о тех, кто защитил нас в Великой Отечественной.
Я подумала: "Все равно, в любую эпоху Мярт непременно был бы героем. Он такой… смелый и прямой… и красивый…"
Мярт умолк на полуслове и смотрел на меня в упор. Напряженный блеск в его глазах погас, теперь его взгляд стал мягким и веселым.
- Я все-таки дурак, — пробормотал он. — Удивительно, что ты не сбежала. Прекрасный зимний вечер, оттепель, снег и высокие деревья, а я толкую своей девушке о крепостном праве!
Так и сказал — своей девушке. Это было произнесено между прочим, вскользь, но мне было приятно, и сделалось жарко и даже боязно — а вдруг он скажет еще что-нибудь такое, и тогда все нарушится и больше не будет все так красиво, а мне придется что-то ответить, обнаружить свое отношение к Мярту. Но как бы я ни относилась к Мярту, все равно, я не смогла бы сказать вслух: мой парень.
Держась за руки, мы пошли с Вышгорода вниз по лестнице Паткуля, и лестница на сей раз оказалась ужасно коротенькой. Лишь в самом низу, на последних ступеньках, обнаружили, какой обледенелой, скользкой она была. Может, верхние ступеньки были посыпаны песком? Я опасалась, что Мярт заговорит. Ведь лучше всего было идти под сумеречным дымным городским небом, держась за его худощавую руку и не произнося ни слова.
- Маарья, скажи честно, — начал Мярт тихо, и у меня сердце екнуло. — Скажи, наверное, я тебе уже до смерти надоел?
Уфф! Я засмеялась облегченно.
- Ты же сам говорил, что мое лицо ничего не может скрыть!
- Небось считаешь меня жалким маменькиным сыночком, верно?
Я отрицательно покачала головой.
- Нет, но я же знаю, что девушкам нравится, когда говорят только о них, и о лунном свете, и о поэзии.
- Отчего же не говоришь? — подзадорила я.
- Поверь, я могу нести всю эту чепуху не моргнув глазом.
Я вырвала у него свою руку.
- Но тебе неохота. (Хм! Сомнительный комплимент!). Я иногда забываю, что ты девушка, отношусь к тебе, словно ты такая же, как я…
Словно!
Но я не долго сердилась на Мярта, потому что из-под сумеречной арки дома появился человек в куртке и надвинутой на глаза кепке и попросил у нас пятнадцать копеек "на хлеб". Где-то я вычитала, что хулиганы так ищут повод для ссоры, и быстро сунула руку в левый карман, хотя знала точно, что там лишь трамвайные талончики и трехрублевка. Но Мярт резко ответил, глядя ему в глаза:
- Вы врете! От вас несет водкой!
Мужчина хрипловато засмеялся.
- Я принципиально не даю денег на алкоголь, — сказал Мярт, взял меня под руку, и мы спокойно пошли дальше.
Мое спокойствие было притворным, я на миг оглянулась. Мужчина развел руками и покачал головой.
Я почувствовала гордость за Мярта и пошла бы за ним хоть на край света.
Но вместо края света Мярт повел меня в кафе «Каролина». Я была не вполне уверена, могут ли школьницы, даже в приливе отваги, находиться в таких заведениях для взрослых. Ох, силы небесные, видела бы меня танте Мария! Но она была на работе, а я от неловкости все время поглядывала на часы. Мярт хотя и сохранял самоуверенный вид, однако говорил он здесь не так складно и свободно и охотно согласился уйти, когда я сказала, что должна быть дома в восемь. Мярт почти совсем замолчал, а мне было весело.
У выхода, в дверях, мы столкнулись… с Меэритс! Следом за моей классной руководительницей влетели две ее приятельницы. Они любезно нам закивали, здороваясь, когда мы с Мяртом поприветствовали Меэритс. Наверняка они тоже были учительницами — никто другой из людей так не охоч до приветствий, как педагоги.
- Боюсь, — сказал Мярт, когда мы вышли из «Каролины», — что она теперь начнет к тебе придираться!
- Пусть! Скажу, что заходили купить пирожных.
- И охота тебе врать по пустякам!
Да, ему-то что — он умеет обращаться с учителями спокойно и уверенно, будто они его сверстники. А я не умею. И Меэритс всегда с таким подозрением смотрит на тебя, что начинаешь чувствовать себя лгуньей, хотя и говоришь чистую правду. Тогда уж лучше врать — в таком случае подозрения будут оправданны.
- Ты считаешь, что ученики и учителя — антагонисты, — подтрунивал Мярт. — Учти, золотце, что от учителя ты должна получить знания, все остальное — детская жажда привязанности.
Я не могла понять, почему ученикам нельзя чувствовать привязанности к своей классной руководительнице — конечно, если это не Меэритс.
- Будет достаточно, если математичка сумеет хорошенько вдолбить тебе свой предмет. Потому что человек она самый заурядный.
- Да если бы она и сама так думала!
Некоторые учителя действительно странные: они показывают свое право повелевать и запрещать, читают мораль. Неужели они забывают, что нормальные дети всегда хотят, чтобы их кумир был просто умным и красивым человеком.
- А вот Паюпуу — учитель что надо! — упрямо возразила я Мярту. — Иногда жалеешь, что урок литературы кончился, так и кажется, будто он не успел сказать все важное и необходимое… Ну, такое ощущение, что Паюпуу знает гораздо больше, чем рассказывает…
Мярт усмехнулся.
- Это, между прочим, и есть самое большое различие: одни говорят больше, чем знают, другие же знают больше, чем говорят.
Уж не на меня ли он намекает? Ну и ладно, я могу преспокойно помалкивать.
- Философски помалкиваешь? — прочел Мярт мои мысли. — У нас, между прочим, такая учительница истории — вам она, кажется, не преподает, — которая счастливым образом соединяет в себе обе эти черты: говорит много, а знает еще больше. Сама такая маленькая и незаметная: если встретишь на улице — ничего особенного, но стоит ей раскрыть рот — заслушаешься!
Мне уже доводилось слышать, что в нашей школе есть такая легендарная, фантастическая учительница, которая знает немыслимое количество языков и историю так, будто у нее не голова, а компьютер. Однажды на перемене Тийт по-рыцарски бросился помогать худенькой седоголовой учительнице — собрал с полу разлетевшиеся рабочие тетради. Килу потом съязвил, что Тийт — подлиза. На это Тийт ответил: "Если бы у тебя в голове обнаружилась хотя бы тысячная доля ума и знаний этого человека, я бы, честное слово, каждый день носил твою сумку в школу!"
- Это такая… похожая на мышку, да? — спросила я Мярта. — Седая, верно?
Мярт засмеялся.
- Мне никогда в голову не приходило, что Маннь похожа на мышку! Но пожалуй, да, у нее такие живые глазки…
- Маннь?
- На самом деле она Мари Суур, но мы всегда называем ее Маннь. Когда говорим между собой, язык не поворачивается назвать ее «историчкой» или Суур. Она вела у нас уроки всего два года, но мне кажется, будто я знал ее все время, пока учусь в школе. Что я вообще знал об истории? До Маннь история представлялась мне лишь скучной хронологией — бесчисленное количество дат и названий, войн и восстаний, императоров и полководцев. Все это меня как бы не касалось. Маннь показала нам, что у всех событий есть свои причины и следствия — и в прошлом, и в наши дни… Представляешь, мы живем тоже в истории! Маннь настолько мудрая женщина, что у нее на уроке стыдно говорить глупости. И на предыдущей неделе…
Мярт вдруг замолчал и махнул рукой.
- Эх, разболтался, как пустомеля!
- Что было на прошлой неделе? Получил у нее двойку, да?
- Нет, для меня вообще оценки не существенны. А было то, что одна девчонка из нашего класса ходила к Маннь домой за какими-то материалами для реферата и была просто ошеломлена: отец и мать Манни — сама подумай, какими же они должны быть старыми! — одним словом… ее родители оба лежат больные дома, и Маннь со всей своей огромной библиотекой живет в основном на кухне! Так что дома она ухаживает за двумя полупарализованными; а утром она снова идет, улыбаясь, на урок, одинаково интересно рассказывает о древних римлянах и о текущих политических событиях. По-моему, Маннь могла бы запросто работать на телевидении международным комментатором, но когда я однажды сказал ей об этом, она только усмехнулась и спросила: "Вы считаете, что в учителя я не гожусь? "Каждый сапожник должен оставаться при своих колодках" — скажите это мне на радость по-латыни".
