Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
На последней перемене Никита, глубоко вздыхая, подошел к самому тихому пацану в классе, Савве Ивашкину, у которого никогда ничего не было за душой, и сказал:
— Хочешь, рогатку подарю?
И достал из кармана отличную рогатку: резина широкая, белая, вырезанная из противогазной маски; кожа для камешка мягкая, на весь век хватит — язык от ботинок приспособил.
— Бери! Бери!
Савва так растерялся и тут же так обрадовался, что даже противно стало. А потом приблизил губы почти к самому уху Никиты и прошипел:
— Тебя сегодня Генка бить будет.
Никита посмотрел на рогатку.
— Смотри не потеряй.
— Ну-у! — только и сказал Савва и спрятал подарок на животе под рубахой.
В тот день Никита впервые в жизни пожалел мать. Представил, как ей, бедной, придется оставаться одной, и слезы выступили на глазах. Никогда в жизни не было такого сильного приступа любви и жалости к матери, даже когда хоронил ее.
Уроки закончились. Все сразу ушли, а Никита сидел за своей партой до тех пор, пока в дверь не просунулась голова Генки Залевского.
— Чего сидишь? Идем! — сказал Генка и зловещее фиолетовое пятно на его штанине словно повторило следом: «Идем!»
Ушли за сарай, находившийся сразу за школой, — мрачное длинное строение, сложенное из бревен, между которыми там и сям высовывались бороды пакли. Место было надежное: никому и в голову не придет сюда заглянуть.
Генка деловито взял Никиту за грудки и поставил спиной к стене. Никита уже ничего не соображал, была только одна мысль: как бы не упасть раньше срока, уж больно мягкие стали ноги.
Генка, примеряясь или разогреваясь, легонько сунул ему кулаком в живот. «Конец!» — промелькнуло в Никитиной голове, и вдруг его охватили дикий, животный страх и желание выжить, любой ценой, но выжить. Он уже не знал, что делает: поднял кулаки к голове, чтобы защитить лицо, и — как-то само получилось — выбросил руки вперед. Генка вдруг опрокинулся на спину, но сразу же перевернулся на живот и стал медленно подниматься. Никита открыл глаза и встретился с его взглядом, удивленным и растерянным одновременно. И тут же увидел струйку крови, быстро вытекающую из Генкиного носа.
Никиту словно кто-то поддал сзади коленом. Он бросился к Генке и, пока тот не успел встать на ноги, ударил его еще и еще, а потом придавил к земле, вцепился в его волосы и начал колотить головою о землю. Наконец опомнился, встал. Генка продолжал лежать. Никита смотрел на него и дрожал всем телом.
Через неделю учительница вызвала мать Никиты и сказала: «Мальчика словно подменили — сплошные драки, задирает всех подряд».
Да, сладок был плод, такой ценой доставшийся ему: впервые он ощутил головокружительную радость быть первым. Но незрелым разумом не мог еще понять: за это нужно бороться всю жизнь, каждый день, каждую минуту…
Проснулся Василий Захарович, высоко поднял голову, покрутил ею из стороны в сторону и не сразу сообразил, что к чему.
— Плешивую сосну проехали? Нет еще? Ну, ладно. Дай-ка сигаретку.
— В салоне дети и две беременные, — сказал Никита. — Сам держусь.
Василий Захарович зевнул, чуть не свернув челюсть.
— День хороший. Наверное, последний такой в этом году. Давай за мостом остановимся, пусть беременные подышат.
— Слушай, Захарыч, ты газеты читаешь? — неожиданно спросил Никита.
— Читаю, — ответил тот.
— Каждый день?
— Ну а как же? Ты еще спроси, чищу ли я зубы, — и Василий Захарович подозрительно поглядел на Никиту.
Переехали через мост и свернули в сторону. Остановились метрах в пяти от воды. Никита выключил мотор и, пока Василий Захарович объявлял пятнадцатиминутный перекур, некоторое время посидел неподвижно, прислушиваясь к тишине, к прямым солнечным лучам, которые сразу же стали ощутимо теплыми.
Затем вышел, машинально сунув ключи в карман.
— Сигаретку, сигаретку, — нетерпеливо попросил Василий Захарович и добавил, оправдываясь: — Все забываю свои. Дома не велят курить, вот и получается…
Никита достал «Приму», дал напарнику и сам закурил. Неторопливо обошел вокруг машины, придирчиво оглядел ее, постучал ногой по каждому колесу и только тогда направился к реке.
Стоя на берегу, он, словно зачарованный, наблюдал, как неспешно покачивается на волнах обертка от конфеты. Потом приладил валявшуюся рядом доску таким образом, чтобы можно было встать на нее и дотянуться до воды. Снял пиджак, подтянул рукава у рубахи и окунул руки в чистую, стынущую воду реки.
13
Прошло два месяца.
После недавнего дождя асфальт радужно блестел под светом фонарей, словно его окатили нефтью. Булавочными точками светились в глухом осеннем небе редкие звезды.
Никита возвращался из гостей. Спешить было некуда, ехал медленно. Пешеходы его, правда, не обгоняли, но случись бегун трусцой — еще неизвестно, кто бы кого.
В кои-то годы выбрался к товарищу. Посидели. Тот выпил стопочку. Никита — стакан чаю. Поговорили о наступающей зиме, посетовали, что в случае поломки ремонтироваться придется на улице — мало крытых помещений. И еще о чем-то говорили, даже и не вспомнить. Когда на улице окончательно стемнело, Никита ощутил непонятную тревогу, аж сердце защемило. А товарищ сказал задумчиво:
— Может, пора кончать тебе босяцкую холостую жизнь? Не такие дубы валились. И сам не заметишь…
— Да надо бы… А как?
— Ну как… — развел руками товарищ. — Как-нибудь. У каждого по-своему. Ищи, Никита, хорошую женщину.
— А то не ищу. Ты, наверное, думаешь сейчас, как я когда-то: валяются они на дороге, ходи да подбирай. В наши годы, знаешь ли, это невозможно трудно. На примете-то есть, да опасаюсь — чересчур самостоятельная, как бы шило не поменять на мыло… И еще тут кой-чего…
— Ну а в душе, в душе-то чего-нибудь есть? Искорка какая-нибудь? Хоть немного вздрагиваешь при встрече?
— Сорок лет — не двадцать, не особенно-то вздрогнешь.
— Тоже верно, — согласился приятель. — Но чтобы совсем душа остыла — не поверю. Только за красотой да за молодостью не гонись, не для нас это уже.
Никита испытующе посмотрел на товарища, прикидывая — стоит ли ему доверяться до конца? Пожалуй, можно, ничего он не теряет.
— Тут, понимаешь, еще один вариант появился. Одна женщина мне очень нравится, вот к ней я
