Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Что ж, по-твоему, она тогда дала ему от ворот поворот, а сейчас кинулась к нему?.. Да еще в такое время… не может быть! — вслух размышлял Курбатов.
И все же он удивил Агафью и особенно Анну своим решением — немедленно идти к Сырезкину. Анна запротивилась, предчувствуя, что из-за ее языка получится какая-то шумная заварушка. Она начала было о том, что виденное ею в магазине всего лишь догадка, а может быть, даже ошибка. Но Курбатов пропустил ее слова мимо ушей.
VIII
…В массивные деревянные двери, почерневшие от времени, Курбатов постучал кнутовищем. С минуту ждал ответа. Никого. Второй раз протарабанил погромче. Молчание. Ни звука. Терпение начало подводить Василия Тимофеевича. Он повернулся спиной к двери и трижды ударил по ней подошвой сапога.
— Э-э! Куда ломишься? По каталажке соскучился, што ли? Уматывай, пока цел. А то всажу в брюхо весь заряд дроби вместе с пыжом! — прохрипел голос за дверью.
— Ну, ну! Друг мой ситцевый! Чего ты там распатронился? Мне нужно всего лишь передать тебе срочную телеграмму. Роспись тут требуется… Не веришь? Прочитаю фамилию: Сырезкину Петру Фроловичу.
— А прочитай, что там нацарапано?..
— За кого меня принимаешь? Она заклеена бандеролькой… Ты смотри, какой гусь нашелся! Накось выкуси! Я ему прочитаю, а потом скажет, я знать не знал никакой телеграммы… Нет уж, поищи дураков! — с досадой произнес Курбатов.
В окошке почти погас свет, брякнула щеколда, дверь осторожно приоткрылась. Из полумрака высунулась взлохмаченная голова Сырезкина.
— Давай ее сюда! — протянул он руку и тут же испуганно отшатнулся… — Стой, куда ты, сучий сын! — выкрикнул Петр не своим голосом юркнувшему под руку Курбатову.
Незваный гость оказался проворнее хозяина. Одним прыжком он достиг семилинейки, изо всей силы крутнул латунный кругляшок сбоку на головке лампы. Выскочивший из прорези фитиль мгновенно облепился пламенем. Кверху стеклянного абажура потянулась черная лента копоти. Курбатов тут же убавил огонь и резко повернулся к Петру.
Сырезкин вначале оторопел, смекнув, что снова влип в историю с обласкиванием чужих жен. Но, внимательно присмотревшись к Курбатову, Петр притих, успокоился. Главное, это был не Воланов. Все другие для него сейчас не представляли особой опасности. Во всяком случае перед ними можно что-то разыграть, не боясь слепого удара ревности.
— Что, грабить ворвался?
Петр отошел от двери и положил руку на деревянный брус, приставленный к стенке, видимо, предназначенный для запора двери на ночь.
— Петенька, здравствуй, радость-то какая! Осчастливил, ешки-матрешки! Думали, уж не придется свидеться!.. Чего это ты стороной прошел? Иль уж так разбогател? Нехорошо, нехорошо, ешки-матрешки! А мы все ждали…
Пока Сырезкин соображал, как ему поступить в такой ситуации, Курбатов начал вглядываться в углы, куда не мог пробиться свет керосиновой лампы. В полумраке, в самом дальнем углу его глаз нащупал железную койку, на которой, основательно переворошенные и скомканные, лежали матрац, простыня и еще какие-то вещи. Около койки валялся табурет. Взгляд Курбатова переместился в другой угол. Не сразу он мог заставить себя поверить, что сгорбленный комок, накрытый куском какой-то ткани, это и есть Серафима, которая сегодня основательно перебрала все его нервы, заставила побывать и в жару, и в холоде.
Курбатов схватил со стола лампу и хотел было с ней направиться к Серафиме, которая сидела, отвернувшись к стене, и не проронившая еще ни единого звука, но почувствовал, что его держит рука Сырезкина.
— Для гостя такое негоже! — назидательно произнес Петр и схватил Курбатова за грудки. — Душу вытряхну! Уматывай отсюда, Василий Трофимович, подору-поздорову… Не то…
Разъяренными глазами Сырезкин начал что-то искать среди разбросанных объедков и в беспорядке расставленной на столе посуды. Наконец, он отыскал там кухонный нож, схватил его дрожащей рукой и занес над головой.
— Дай-ка поставить мне лампу на стол, а то опрокину — пожару наделаем, — спокойно произнес Василий Тимофеевич, не отрывая взгляда от Сырезкина.
Петр опустил руку и с досадой швырнул нож на стол.
— Твой помощник в ларьке рассказал нам такую байку, — начал было Курбатов, но тут же был остановлен Сырезкиным.
— Значит себя на «мы» называем?..
— Почему себя? Вон у дверей целая делегация стоит. Девчата, заходите! Чайку, чать, хозяин не откажет!
— Мы не пойдем, мы тут будем, Василий Тимофеевич, подождем, — послышался голос Анны.
— У-у-у… — пробурчал Сырезкин.
— Так вот, значит, он говорит, что ему жена вот за такие дела хотела все мужские достоинства повырывать. А мне думается, что тебе такое нужно было сделать еще в молодости. Сколько бы хороших семей сохранилось!
К удивлению Курбатова, Сырезкина не оскорбили эти слова. В глазах Петра блеснул плутовской огонек. Он подмигнул.
— Я от бога большего не беру, чем положено. Он меня специально и создал для проверки верности чужих жен. Если устоит передо мной — значит, самая верная на свете жена. Щука-то, сам знаешь, для чего в море!..
— Да, это у тебя получается, — согласился Курбатов. — Серафима вон какая была женщина, а сейчас что? Сидит, как опоенная кляча… Сделал свое дело…
— Это я-то опоенная кляча? — взвизгнул в углу захмелевший голос Серафимы. — Кто? Это я-то опоенная кляча?! Это я-то?
И Сырезкин, и Курбатов невольно повернулись к Серафиме.
— Да вы, дорогой Василий Тимофеевич, таких кляч не видели и не увидите! — возбужденно продолжала Воланова.
Серафима сбросила с себя покрывало, обнажив полные округлые груди, поднялась с табуретки, закинула кверху подбородок.
— Бесстыжая, докатилась, — еле слышно произнес Курбатов и отвернулся.
— А ну, не дури! — предупредительно добавил Петр.
— Нет уж, скажу! Жила и не знала, что есть настоящая жизнь! Чуть-чуть не прозевала. Годы бегут, а другой, запасной жизни нет. Ну, кто бы мне спасибо сказал за то, что отказывала себе в настоящем?
Почувствовав себя неподготовленным к такой обстановке. Курбатов не знал, что ответить Серафиме.
— Сейчас же собирайся! Подвода готова!
