Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
Курбатов отыскал под соломой кнут, легко запрыгнул в повозку, злобным окриком пугнул мерина.
Подняв облако пыли, пролетка помчалась в сторону пойменного луга, к дороге, ведущей в Самойловку.
…Несмотря на историю с Серафимой, этот день для Анны и Агафьи был волнующим. Первый раз в жизни им довелось побывать на таком торжестве. Речи, оркестр, красочные убранства — все это было для них чем-то сказочным, появившимся совсем из другого мира.
Серафиме на слете нужно было рассказать о том, как она добивается высоких надоев молока. Но, узнав об ее отсутствии, председательствующий беспомощно развел руками и с сожалением в голосе доложил:
— Знать, захворала… Что поделаешь?
После завершения слета Анна и Агафья еще долго сидели у колодца на толстом с прогнившей сердцевиной чурбаке. Волнения постепенно улеглись, начали появляться мысли о делах домашних, более близких и понятных.
Агафья заметила, что Анна как-то странно заерзала, без надобности начала то снимать, то снова завязывать косынку, торопливо застегивать и растегивать большие голубые пуговицы на рукавах платья.
— Это что за выверты у тебя получаются? Не сидится, как человеку. Загорелась вся, похвастаться, што ли, захотела? Теперь уж Василий Тимофеевич небось назад ворочается. Эх, Сима, Сима! Что же ты наколбасила! Вот уж он ей накрутит, — торопливо высказалась Агафья и, сама не зная для чего, протянула Анне метелочку черемицы.
— Да погоди же ты! — отмахнулась Анна то ли от произнесенных Агафьей слов, то ли от ее странного подарка. — Нудит в голове у меня мысля, аж все просверливает… А ведь другой продавец был в магазине. Тот был с черными усами, такой ладный, а этот рыжий… Нет, нет, не он, не он! Тот совсем другой, с черными усами…
Агафье Горюновой стоило немало трудов заставить Анну успокоиться, рассказать все чин по чину.
Близился вечер. Солнце уже наполовину спряталось за плотным частоколом краснолесья, разбрасывая по верхушкам сосен и широкому овсяному полю мягкие оранжевые прощальные лучи.
С востока, неся над собой облако пыли, возвращалось с пастбища стадо коров. Завидев его, встречавшие засуетились, мычание, перезвон ведер, радостные словечки приветствия, адресованные хозяйками буренушкам, усталое шествие обвешанного кнутами и котомками пастуха — все это дыхнуло на Анну и Агафью родным и дорогим. Всего лишь день их не было дома, а уже начинали зарождаться тоска, беспокойство, что будут упущены вот точно такие же, ласкающие душу безмятежные вечерние часы.
Женщины с нетерпением начали поглядывать на белесую полоску накатанной дороги, потянувшуюся к крутому косогору. Там должна, по их расчетам, скоро появиться двуколка председателя колхоза. Где-то у самой околицы запиликала гармошка, и, словно дождавшись, наконец, музыкального сопровождения, заурчали, за-э-э-кали и заквакали в застоялой воде пруда лягушки.
Оторваться от мысли о доме заставила Анну и Агафью подошедшая к ним пара. Вернее — подошла женщина с повисшим на ее плече мужчиной.
— Нажрался, скотина комолая! — скособенившись от груза раскиселившегося своего супруга, злобно процедила сквозь зубы женщина.
Анна и Агафья поспрыгивали с чурбака, уступая место, которое, как им показалось, необходимо было для передышки подошедшим.
— Молодец ты у меня, Варька!.. Это ведь надо же! Премию отхватила седня… Мануфактуры… Креп-жор… нет, хрен-жор-жет на юбку дали… Да за такую жену… и выпить можно сколько угодно… Еще раз дадут ей премию — все… все… в доме пропью! Ничего не жалко для такой жены!..
Женщина развернула своего мужа и бесцеремонно толкнула его на чурбак. Не отпуская руки жены, мужчина присел и тут же опустил голову.
— Вот прощелыгу господь послал на мою душу! — причитала женщина, пытаясь высвободить свою руку от цепкого захвата захмелевшего. — Хорошие люди полыхают, а этого никакая холера не берет. Захлебнулся бы ты своей водкой…
Анна брезгливо посмотрела на разморенного…
Агафья кивнула подруге, давая понять, что можно было бы и не уступать место этой не слишком лицеприятной парочке. Анна фыркнула, отвернулась от своей подруги и, словно назло ей, заговорила с незнакомкой.
— Скажите, пожалуйста, а что за человек у вас в магазине, с усами такими черными, пышными?..
— Хи, еще одна нашлась! Что? Прямо с ходу втюрилась? — раздраженно бросила незнакомка и потянула за руку мужа, который, скользнув по гладкой поверхности чурбака, чуть было не хлобыснулся спиной о землю. — Тут уж были такие… Мужья все собираются ему голову завернуть под крыло… Хороший жох прибился… Дай бог побольше таких! Так что без вас тут хватает…
Анна сочла, что выведала кое-какие интересные сведения о продавце, с которым осталась Серафима, поэтому оскорбительную насмешку пропустила мимо ушей.
— Да, что вы, гражданочка! Я совсем про другое хотела узнать! — быстро приладилась к настроению женщины Анна, надеясь выпытать у нее кое-что. — Я слышала еще хлеще. Только не знаю — про него такое говорят или нет… Я не тутошняя… А как его фамилия? Он где живет?
— Завмаг Петр Фролович Сырезкин. Вон в том амбаре живет, — уже спокойно кивнула женщина и протянула руку в сторону жилья Сырезкина.
— Сырезкин! Сырезкин! — словно возбужденная радостной находкой, воскликнула Агафья, — это же наш Петька-то! Петька-шельмец! Соблазнитель проклятый. Сколько он кренделей у нас тогда понакручивал… Неужто опять появился?
Все оставшееся время до возвращения Курбатова Агафья не переставала охать, качать головой, разводить руками. Потом через полчаса Анна уже пожалела, что завела разговор с женой подвыпившего мужика и высказала вслух догадку о возможном местонахождении Серафимы.
Совсем обескураженный и взволнованный, поздним вечером прискакал уже на тарантасе Василий Тимофеевич. Прежде чем подъехать к коновязи, он для чего-то сделал круг по порыжевшему от запущенности перелогу, потом остановился на самой дороге, словно сомневаясь — туда ли он попал. Анна с Агафьей с удивлением наблюдали, как неумело Курбатов привязывал к скобе коновязи мерина. По всему было видно, что пустячное дело не получается из-за каких-то назойливых мыслей, захвативших председателя.
Подошел к дояркам медленной походкой, широко расставляя ноги, точно совершил длительную и утомительную поездку верхом, без седла.
— Ну вот, ешки-матрешки, — голосом беспомощного человека негромко произнес Курбатов. — Не знаю, отдышится ли чалый… Кажись, загнал ни за что, ни про што мерина! Нет ее дома… Наверное…
Василий Тимофеевич хотел еще что-то сказать, но вмешалась Агафья.
