Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
Как ни старалась Серафима пораньше ускользнуть из дома незамеченной, ничего у нее из этого не получилось. Чуть приоткрыв калитку, она увидела прильнувшую к забору Агафью, которая пыталась через отверстие, оставшееся после выпавшего сучка, увидеть что-нибудь во дворе Волановых. Но, видимо, сучок, когда-то заполнявший отверстие, рос в свое время не в том направлении, куда сейчас Агафье хотелось направить свой взор. Делегатка слета из стороны в сторону перемещала массивные ягодицы, ерзала плечами, попеременно подставляла к круглой дырке глаза, рассчитывая удовлетворить желание.
— Да ты отсюда ничего не увидишь, подружка, — с издевкой в голосе произнесла Серафима. — Вблизи у самого угла доска плохо прибита — вот там все хорошо видно и слышно.
Агафья испуганно ойкнула, выпрямилась и начала внимательно осматривать носки своих калош, надетых на босую ногу.
— Ты уж не подумай, Серафимушка, что я-то в ваш двор поглядываю, — краснея оправдывалась Агафья. — Вот шла мимо и гляжу: какой же кружок на доске гладенький да ровненький получился, аж не наглядишься. Иль нарочно кто его сделал, или от сучка… ей, пра. А ты как думаешь?..
— Так вот, Агафьюшка, не трудись… Все я ему рассказала, ничего не утаила. Думала, побьет он меня и на душе будет легче. А он не стал бить…
— Да неужто и за это бить-то надо?.. Вот уж богатство у него украли! За все они нас колотят — еще не хватало бы и за это бить! — угодливо затараторила Агафья, пристально рассматривая Серафиму. — Да ежели он умный — спасибо должен говорить бабе. Пока чужие мужики любят — значит, хороша собой женушка! Эх, в меня бы кто так втюрился! Каждый день бы на коленях перед иконой стояла…
Круглое, сплошь изъеденное оспой лицо Агафьи осветилось мечтательной улыбкой. Делегатка слета, наверное, решила, что разговор с Серафимой принял доверительный оборот, и поэтому начала закидывать удочки подальше…
— А все-таки, Симочка, скажи: как он тебя вечор встретил? Ты ведь знаешь меня. Скорее рыба проболтается, чем я… А я тебе потом еще одну новость скажу.
— Ну, если уж скажешь, то так и быть — все выложу. А ты знаешь, почему он меня не стал колотить? Ты ведь моя спасительница! Да, да, вот тебе крест, побожусь!
Глаза Агафьи мгновенно округлились.
— Чего мне кривить теперь душой? Мы ведь уже все решили, договорились разойтись… А тебе спасибо. Он и говорит мне: «Давно я ждал, когда ты где-нибудь наблудишь. А то так ни за что, ни про что тебя не выгонишь… Живу с тобой, а сердце тянется к Агафье…».
— Чего мелешь-то? — вздрогнула Агафья.
— Я же тебе говорила, что у нас с Михаилом все покончено, мне теперь уже все равно. Так слушай уж всю правду… Женщина она, говорит, пышная, нежная… холостая девица… Такие как раз мне по вкусу. Только вот — не умею я вашего брата уговаривать… Люблю, а сказать не могу… вот такой уродился…
— Да что уж у него с языком-то? Может быть, к бабке надо сходить? — встревожилась зардевшаяся Агафья. — Я тут одну знаю. Надо подсказать… А чего ж это так мыкаться? По правде скажу, тебе одной: и твой бывший муженёк не раз заглядывался на меня. Бывалыча, идет, идет мимо, а потом как завернет прямо на меня, аж чуть с ног не сшиб… А его… карахтер мне очень ндравится… Ругаться мы с ним не будем…
Агафья спохватилась, что с языка стало срываться лишку, согнала с губ предательницу-улыбку.
— Э, куда ты такую рань подалась? Я вот все уже прибрала, воды с речки хочу взять — голову помыть.
— Некогда мне с тобой, Агафья. В район надо отправляться. Дела нужно улаживать…
— А как же с ребятишками у вас будет? — снова не удержалась Агафья. — Конечно, если бы их не было…
— Ребятишек Михаил мне не отдает. Не доверяет. Говорит: сам воспитаю, — продолжала забавляться наивностью своей подруги Серафима.
— А чего это уж сам? Али я не помогу?.. К ребятишкам я всегда с лаской… Никогда не забижу. Пусть хоть пятеро их будет…
На этом их разговор закончился. Желание выведать у Серафимы еще кое-что было настолько большим, что Агафья не могла осилить себя — повернуться и отправиться домой. Возбужденная необычной новостью, она долго и пристально смотрела вслед Серафиме. И в эти минуты одинокая, бесхитростная женщина, находившая до сих пор утеху в жизни лишь в том, что ей иногда удавалось почесать языком о семейном счастье, считала себя наконец-то замеченной богом.
Недалеко от проселочной дороги, прислонившись к столбу обветшалого овина, минут двадцать ждала Серафима бричку деда Акима, который каждый день, ранним утром, не исключая и выходные дни, проезжал здесь на трясущейся, как от падучей болезни, повозке.
Серафиму Аким встретил приветливо, обрадовавшись живому человеку на долгий путь.
— Ага! — оживленно воскликнул он и натянул вожжи. — Кажись, магарыч-то я сегодня зашибу. Садись, садись, птаха ранняя…
Но сколько бы потом Аким не изощрялся скоротать дорогу хотя бы каким-нибудь пустословьем с Серафимой — ничего у него не выходило. После «положенных» приветствий Серафима, поеживаясь от утренней прохлады накинула платок и предалась мыслям о предстоящей новой жизни. Еще раз перебирала сомнения, спрашивала себя, удивлялась резкому в своем настроении перевороту. Иногда донимала себя вопросами: а правильно ли сделала, не поторопилась ли? Но когда в ее воображении всплывало сияющее от счастья лицо Петра, отбрасывала всякие сомнения прочь.
При виде селения, чуть не забыв поблагодарить деда Акима, Серафима быстро спрыгнула с повозки и торопливо направилась к коротенькому ряду рубленых домов, среди которых был и амбар с приспособленным для жилья отсеком.
У дверей Серафима не задержалась: она резко дернула за ручку и бесцеремонно перешагнула высокий порог. Посередине комнаты в нательной рубахе стоял Петр. Вытянутой до предела левой рукой он держал перед лицом небольшое настольное зеркальце. Ладонью правой руки он потирал только что выбритый подбородок, придирчиво рассматривая свое отображение. На звук у порога торопливо обернулся. Вначале Петр хотел чертыхнуться по поводу бестактности гостя, но заметив Серафиму,
