Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
— Разве так можно, милашка? — чуть не выкрикнул от радости Сырезкин. — Сердце ведь не камень, упадет — не достанешь, ты могла меня в одночасье заикой сделать. Так и загубить человека можно в один присест!
Сырезкин бросился навстречу Серафиме, обвил рукой ее талию и повел гостью к столу. Серафиму обрадовал неподдельный взгляд восхищения, которым он обласкал ее.
— Присаживайся, присаживайся, милашка, передохни малость с дороги, небось натряслась на тарантайке? — не умолкал Петр, указывая рукой на табуретку.
Серафима звонко рассмеялась, запустила пятерню в еще нерасчесанную шевелюру Петра, подтянула голову к себе, обдала лицо горячим дыханием и с жадностью прильнула к губам Сырезкина.
— Да нельзя же так! Это же богом дарованное! — с трудом переведя дух, шаловливо выпалил Петр и с силой прижал к себе Серафиму. Потом приподнял ее и, держа на весу, любовался разгорячившейся и разрумянившейся подругой.
— Пусти же, пусти! Кто же так предлагает отдохнуть с дороги? Не так это делается. — Серафима сбросила на табуретку платок и начала расстегивать кофту. — Совсем уморилась с дороги, немного прикорну, — добавила она, бросая на Сырезкина исподлобья веселый, заговорщицкий взгляд.
…У Сырезкина, видимо, в этот день было достаточно свободного времени, и поэтому он не торопился одеваться. Минут двадцать пластом лежал на кровати, заложив руки за голову. А Серафима наспех надела кофту, жиденьким веником, собранным из зеленых стеблей бурьяна, вымела из всех закоулков мусор. Закончив эту работу, подошла к лавке, вытащила из-под нее массивный, весь порыжевший от ржавчины утюг, отбросила крышку и клочком бумаги подпалила древесный уголь. Почуяв легкий запах дыма, Петр повернулся на бок.
— Совсем, как в настоящей семье! Чисто, уютно, дымком несет! — с удовольствием разглядывая Серафиму, произнес он. — А ведь есть люди, которые каждый день так счастливо живут…
— А что, у нас с тобой не так разве? — размахивая перед открытой дверью утюгом, спросила Серафима.
— Так-то оно так… Да все же у них-то каждодневно, каждочасно, а у нас урывками…
— Почему урывками?.. Ты же мне вчера сказал, что теперь век будешь за мной ходить, не давая покоя. А я подумала — чего нам вздыхать да кручиниться, раз уж судьба приказывает?
Серафима выставила разгоревшийся утюг за дверь, подошла к Сырезкину, опустилась на край кровати.
Петр взял ее руку и начал водить ладонью по гладким после бритья щекам.
— Все это радостно, милашка. Да не все так получается, как хочется… Бабка пекла пироги на дрожжах, а из печи вынимала на вожжах. Видишь, как оно…
— А я слышала другую присказку… «Нужно при милом не быть, а нужно с милым жить!». Как хочешь считай: может быть, я и ошалела, но по-другому ничего не получается. Ты же меня любишь?
— Я не люблю, когда такие вещи словами выражают… Такое можно и без слов понять… Зачем эти телячьи нежности?
— Вот, вот, и ведь я такая! — быстро подхватила Серафима. Затем она обеими руками повернула лицо Петра к себе, уперлась ладонями в его плечи.
— Ну и проказница ты все-таки, Симка! А тогда в девках все сидела с этими подсолнухами, как мерзлая кочка! Соображать ведь стала! — незлобиво упрекнул ее Сырезкин и глубоко вздохнул. — Много мы попусту времени в жизни теряем. Иногда подумаешь об этом и аж сердце заекает…
— Петрушка, — склонившись к самому лицу Сырезкина, почти шепотом произнесла Серафима. — Не знала я тогда, что теряю свое счастье. Жалею — зачем отказала тебе… Но не все потеряно.
— Совсем правильно говоришь! — с радостью подтвердил Петр.
— Да я ведь о том, что у меня все решено. Гулящей я не была и не буду, поэтому деваться мне теперь некуда. Завтра же буду переезжать к тебе… Ты не тревожься — детки у меня неизбалованные. Санька уже к плотницкому делу присматривается, Данилка не горластый к тому же… Да уж как-нибудь постараюсь, чтобы не докучали тебе…
Петр удивленно взглянул на Серафиму, осторожно отстранил от себя ее руку, поднялся с постели.
— Ничего не пойму: о чем это ты калякаешь? Какой переезд, какие детки? Причем тут я? Какое тут до меня дело?
Серафима споткнулась на слове и застыла с приоткрытым ртом.
— Чего же тут непонятного? Я ждала, что ты сам мне все это скажешь…
— А что мне говорить? Я ничего не утаил — все высказал. Не соврал, что о тебе все эти годы думал… Чего мне ломаться, как арзамасскому воеводе? По душе ты мне человек…
— Все это я уже слышала и поэтому пошла на такой шаг… Женой я вошла в твой дом, а не полюбовницей… Правильно я сделала или нет? Сейчас я как между небом и землей…
Лицо ее побледнело. Дрожащие пальцы с трудом застегивали пуговицы на кофте, Петр спрыгнул с кровати, тоже застегнул пуговицы на рубахе и, не глядя на Серафиму, зашагал вокруг стола.
— Что за размазня сотворилась? — громко, с досадой произнес он. — Разве я тебе хоть слово говорил о нашей помолвке?.. — Разве такое можно делать через колено?.. Какое тебе нужно от меня вспоможение?.. Ишь, ты, тогда — от ворот поворот, а сейчас про…
Серафима не дала Петру договорить, резко оборвала его на полуслове.
— Замолчи! Хватит! Все поняла. Никакого вспоможения мне от тебя не нужно… Все это я лишь пошутила… Нежели ты думаешь, я с таким ветрогоном бы решилась жить? — еле удерживая себя от истерики, сказала Серафима и вплотную подошла к Сырезкину.
— Я думала, что ты за эти годы человеком стал, а ты все такой же косячий жеребец…
В душе Сырезкин был рад ссоре. С ее помощью просто и легко можно было выйти из щекотливого положения, приглушить ненужное дело… И он поторопился не упустить случая.
— Ха-ха! Кошечка коготки выпустила! Цыганской любви ей мало, замуж бери! Расквасилась!!! «Деточек Мишки Воланова приведу — воспитывай!». У меня-то свои в каждой деревне чужими вскармливаются! Да ежели по правде сказать, не любовь меня все эти годы мучила, а костоеда. И за то, что не сумел вам с Мишкой отомстить…
Петр, казалось, задыхался от подступившей к
