Анна Караваева - Родина
— Что ж, нормальная вещь, — сказал Пермяков, — значит, надо остановить печь на ремонт.
— А! Вот то-то и нет! — вскинулся Нечпорук. — Мы с Сергеем Ланских не так порешили: прерывать работу печи никак невозможно, а надо ремонтировать на ходу — и опять в работу!
— Значит, вы предлагаете ремонтировать печь, не дожидаясь, пока она охладится? — испытующе спросил Пластунов.
— Э, хватит ей часок-другой отдохнуть, а там… мы и примемся! — и Нечпорук удало подмигнул всем. — Сами мы с Ланских наш мартен клали и знаем все его нутро, каждый кирпич наощупь помним! Бригаду печников мы сами проинструктируем…
— Так они вам и полезут в горячую печь… прямо как к сатане в адскую жарынь! — опять запричитала Марийка. — Придется вам самим в печь лезть! Это ж подумать страшно!
— Нет! Тебе, Марийка, здесь быть никак невозможно! — и Нечпорук, крепко обняв плечи жены, выставил ее за дверь и вновь вернулся в комнату.
— Погоди, всамделе, Александр Иваныч, — качая головой, произнес Пермяков. — Опасное дело вы задумали, горячие головы. Такой ремонт здоровью дорого обойдется, а то и жизни…
— А наши стеклоделы разве не ремонтируют на ходу свои печи? А машинисты паровозные? Надо только все приготовить как следует!.. Мы с Ланских сегодня ночью уже все до мелочей обдумали и рассчитали…
Нечпорук начал рассказывать, какие технические приготовления уже сделаны обоими сменщиками и как оба уверены, что все сойдет хорошо.
— Я человек рисковый, а «она» таких любит! — добавил Нечпорук, как всегда в минуты волнения называя сталь немного суеверно: «она».
— Слушай, Александр Иваныч, — уже строго сказал Пластунов, — если ремонт, о котором ты хлопочешь, можно в нормальных условиях провести в два-три дня, чего ради рисковать?
— Два-три дня! — бурно вскричал Нечпорук. — Два дня драгоценного военного времени потерять! В Сталинграде стало тихо, так, выходит, и нам уже можно тише жить? Ни-ни!.. У нас еще шумнее жизнь пойдет! Два-три дня! Хо! Наша печь самая большая — и вдруг ее остановить… словно вот живому человеку очи землей забросать… То кате-го-рически невозможно!.. Да що там лишнее балакать? И у меня и у Ланских такое дело никак не укладывается в голове!
Тут позвонил Ланских, и у обоих заводских руководителей произошел с ним деловой и спокойный разговор. Когда наконец ремонт мартена на условиях Нечпорука и Ланских был решен положительно, Пермяков сказал:
— Я, однако, опасаюсь, товарищи, как бы печники вам музыку не испортили. Что ни говори, а ведь этот ремонт без остановки печи против технических правил идет… Наша ремонтно-печная бригада, пожалуй, откажется в раскаленном нутре работать. К тому же печники наши все люди пожилые, сила у них не та, что у вас, молодых людей. Скажут: «Не полезем!» — и ничего не попишешь.
— Тогда мы сами в печь полезем, — спокойно сказал Нечпорук.
Печников было пятеро, и всем, как на подбор, под пятьдесят. Шестой, их бригадир, высокий старик с аккуратно подстриженной седой бородкой, важно выслушал сталеваров, осторожно подошел к печи, оглядел ее пышущеее страшным жаром пустое нутро и, явно относя свои слова и к стоящим на площадке перед печью директору и парторгу, осуждающе сказал:
— Шутите над народом, молодые люди? Надо же сначала печь остудить, а потом уж солидных мастеров приглашать.
Старик отмахнулся с оскорбленным видом и замолчал. И остальные печники, следуя примеру старшего, покачали головами и отступили от печи подальше.
— Так. Значит, не выходит дело? — спросил Ланских, окинув печников холодным взглядом.
— Остуди печь, тогда и начнем, — важно ответил бригадир. — В два, много в три дня мы тебе печь так поправим, что лучше новой будет.
— Два-три дня! Да понимаете ли вы, что вы брешете? — словно взорвался Нечпорук. — Если печь остановим, мы же десятки тонн стали недодадим фронту!.. Вы же разуметь должны: время наше — государственное… а вы…
— Чего ты разоряешься, Александр Иваныч? — прервал Ланских, повертываясь спиной к печникам. — Сами печь отремонтируем, только и всего.
Печники недоверчиво переглянулись и отошли в сторону, с явным любопытством наблюдая за всем происходящим.
Мартен № 1 искристо розовел пустым чревом. Когда последние приготовления были закончены, Нечпорук с важным лицом сказал Ланских:
— А ну… жребий!
— Это к чему же? — улыбнулся Ланских.
— К тому, что я желаю лезть в печь первым! — и Нечпорук поднес на ладони две бумажки, скатанные в трубочки. — Бери, Сергей!
— «Печь», — развернув свою бумажку, прочел Ланских.
— Эх! — и Нечпорук горестно махнул рукой, а потом крикнул: — Свет! Ближе!
Наведя лампу к зеву печи, Нечпорук сказал горячим, азартным голосом:
— Бачишь, Сергей, где тут проруха?.. Вон тут и тут… и еще вон где… бачишь?
— Бачу, бачу, — улыбнулся Ланских. — Ну, я готов.
Он опустил на лицо ватную, обильно сочащуюся водой маску с прорезами для глаз. Нечпорук надел на него большие очки и заботливо закрепил их вокруг толстого ватного шлема.
— А ну-ка, еще облейте! — приказал он.
Широкая струя из шланга окатила с макушки до пят Ланских, ватные доспехи которого и ватные же сапоги и без того обильно сочились водой.
Ланских отмахнулся: «Хватит!» — и, слегка раскачиваясь, приблизился к печи, нагнулся головой вперед и вдвинул свое укутанное, тяжелое тело в пустое печное чрево.
— Свету! — заорал Нечпорук, не сводя взгляда с товарища, который быстро вполз в печь, уже видны были только огромные, расплюснутые подошвы его ватных сапог.
И все стоящие невдалеке от мартена, застыв в напряженном ожидании, жадно следили за каждым движением человека, лежащего на боку поперек все еще раскаленного пода печи. Оттуда раздавались негромкие шумы, и люди, переглядываясь, вслушивались в них. Всем казалось, что прошло уже много времени, и кое-кто уже вздыхал со стоном, не в силах сдержать свое волнение.
— Воды! — гаркнул Нечпорук.
И в этот миг кто-то неузнаваемый, весь пылающий, мохнатый от маленьких рыжих хвостиков пламени, словно сказочное порождение самого огня, выбросился из печного чрева. И хотя могучие струи воды с трех сторон сразу закрыли его своей живой завесой, все в едином вздохе ужаса встретили его появление.
Пошатываясь, Ланских сдернул с головы мокрую, дочерна обуглившуюся маску — и все увидели его лицо, усталое, грязное, с дрожащей гримасой улыбки. Нечпорук опять неистово скомандовал, десятки рук подхватили Ланских и, как диковинного младенца, окунули несколько раз в железный чан, наполненный водой.
Потом в печь влез Нечпорук, и тоже через короткий и ужасающий пробег времени люди встретили его могучими струями воды. И у Нечпорука было грязное, мгновенно осунувшееся лицо, в котором все дрожало, и только в глубине его глаз светился победный огонек.
Когда сталевар, вытащенный из воды, встал на железные плиты пола, раскачиваясь и отряхиваясь, к нему подошел Василий Лузин:
— Ну, теперь мой черед!
— Какой черед? Куда? — отфыркиваясь и стуча зубами, проворчал Нечпорук.
— Куда? Печь ладить! — злым голосом закричал Лузин. — Вы тут обгорать будете, а я, как ротозей, буду в стороне стоять! Я в печь полезу!
— Да ведь не твоя печь! — полуобернувшись, бросил Нечпорук.
— Товарищ директор, товарищ парторг!.. Сами видите, он межеумочком прикидывается! — еще злее закричал Лузин и вдруг завертелся вьюном. — Давайте мне ихнее обмундирование, ну! Что, я не человек? Или меня так-таки ничему не научили? Вон, вон… (он уже приблизился к печи) все вижу, что надо залатать! Эй, сейчас мой черед! — и Лузин пулей унесся в раздевалку.
А пока выкрики его пронзительного голоса все крепли за дверью, к Пластунову и Пермякову подошел Никола Бочков и осуждающе прогудел:
— Что-то уж не в меру бойки стали зеленые наши парни! Так и норовят раньше нас, старожилов, вперед выскочить!.. Да ладно, шут с ним, в правильном деле мы не гордые. Зачисли меня, Михайло Васильич, после Васьки Лузина!
— Зачислю, Николай Антоныч, будь по-твоему… — ласково согласился Пермяков и переглянулся с Пластуновым.
— Вот опять воитель идет! — сказал парторг.
То Василий Лузин шел крупным шагом, будто кипя нетерпением скорее побороться и одолеть что-то жестокое и враждебное человеку.
Когда его выкупали и поставили на мокрые железные плиты, он, топая, фыркая и стуча зубами, начал шумно отряхиваться и приговаривать:
— Вона мы как, вона!.. Торопись, робя, подходи… хо-хо… Печурка-то одна, а нас — куча мала, не дай бог… гора встань — своротим, будто и не бывало… Вона как!..
Лузин улыбнулся Пластунову, улыбнулся всему миру синими, дрожащими губами. И парторг просиял ему навстречу, как самому родному человеку.
Когда Василий Лузин вылез из печи, а Никола Бочков сунулся было вперед, старый бригадир печников вдруг отодвинул его большой, сильной рукой и поклонился директору и парторгу:
